Светлана ЗАМЛЕЛОВА, писатель, литературный критик, переводчик, главный редактор виртуального журнала «Камертон», кандидат философских наук (Сергиев Посад)

Владение языком, чувство слова – такое впечатление, что всё это перестало быть чем-то важным в литературе. Критики любят повторять: «прекрасный язык…», «чудесный язык…» Но редко подтверждают свои восклицания примерами. В том-то и дело, что современный писатель зачастую не владеет литературным языком. Вообще, в деградации отечественной словесности виноваты, в первую очередь, критики. Это с их, не то, что молчаливого согласия, а велеречивого славословия посредственные, не слишком талантливые и умные и даже не очень мастеровитые авторы стали сегодня лучшими писателями России. В то же время, множество действительно хороших писателей до публики просто не доходят. Это именно с подачи критиков отпала для писателя необходимость владеть языком, как инструментом. С подачи критиков стало нормальным писать кое-как. Критик развратил писателя. Почему?

Потому что наиболее удачливые критики стали лакеями книгоиздательского бизнеса. Те, кому повезло чуть меньше, открывают перед бизнесом, как перед тучным барином, двери в надежде получить монетку славы. Чтобы не быть голословными, приведём несколько цитат. «Он не пил в том смысле, в котором спрашивала об этом бабушка»; «он развёлся с женой, питался на пенсию своей матери»; «первое, что делает деревенский житель, всю жизнь вкалывавший до бесчисленного пота…»; «в городской душной заразе сигарета идёт за милую душу, а в деревне, когда лёгкие получают полный разлив свежести, никотин сразу становится неуместным». Это не опечатки и не ошибки, пропущенные редактором. Это стиль, кочующий из книги в книгу. Это стиль, который хвалят и справа, и слева, убеждая почтеннейшую публику, что так написал лучший российский писатель современности. В том числе, в этом уверены и члены нашего уважаемого Совета. Но если мы ратуем за такую литературу, тогда всё прекрасно, не о чем и горевать. Непонятно только одно: почему нам так не нравится, что власть нас обманывает, что не хочет совершить геополитический прорыв, что узаконивает либеральную экономическую модель и пр., пр., пр.? Почему мы недовольны, когда мы сами – такие же? Каждый из нас на своём месте не хочет честно и добросовестно заниматься своим делом. Но тогда зачем удивляться, что того же не хотят другие? Вас, господа критики, устраивает в русской литературе «бесчисленный пот», «полный разлив свежести», которые получают лёгкие? А кого-то вполне устраивает чьи-то там нищета и бесправие. Конечно, это не одно и то же. Просто видеть чужую наглость, чужой непрофессионализм и чужую алчность нам невыносимо. А вот со своими мы как-то уж очень легко уживаемся.

 

Читательская аудитория сегодня действительно размыта, аморфна, читатель не имеет ориентиров: что читать, кому верить, какая литература хорошая, а какая – не очень. До сих пор многие не хотят понять простую вещь: сегодня литературный процесс – совсем не то, что вчера. Это не просто разные творческие мастерские со своим мировоззрением и своими подходами. Хватит быть наивными! Пора понять, что книжные магазины существуют не ради народного просвещения. А писатели, чьими именами подписаны штабеля книг, пишут эти книги не по причине одолевающего их вдохновения. Литература сегодня существует по законам рынка. Из имени производителя текста, как из названия, например, модного дома, формируется brand – своего рода гарантия качества. То есть качества-то, может, нет и в помине, но потребителю текста при помощи технологий манипуляции сознанием вдалбливают, что это не что иное, как национальный bestseller, большая книга и так далее в том же роде. Читатель отправляется в магазин и, думая, что покупает книгу, покупает хорошо разрекламированный товар, что-то вроде пива «Клинское» или кетчупа «Heinz». Цель рынка – заставить потребителя раскошелиться. Цель достигнута.

Оно бы и ладно. Но беда в том, что кроме такой литературы до читателя ничего другого почти не доходит. И не стоит думать, что если вас знают на сайте «Российский писатель», вас знают везде. Не знают. Но Союз остаётся упованием писателей. Почему бы Союзу не стать настоящей альтернативой современной литературной тусовки. Задача, во-первых, была бы показать, что современная русская литература – это не то, что пытается навязать сегодня читателю книгоиздательский бизнес. А во-вторых, вывести русскую литературу из подполья. Но опять же: сторонясь групповщины и вкусовщины. Ведь если кому-то в Союзе писателей нравится читать о русских печках и блинах, это не значит, что все должны писать о блинах. В идеале пусть будет много писателей, разных направлений и разной одарённости. Пусть будут честные и не злобные критики. Пусть при Союзе появится система издания и распространения книг. Например, при каждом региональном отделении свой магазин, куда присылают книги члены Союза со всей страны. Пусть критики пишут о том, что поступает в эти магазины. Думается, что продумать и создать такую систему возможно. Дело за организацией процесса.

 

Если ничего не менять в литературном процессе, если оставить всё так, как есть сегодня, критика в скором времени обесценится полностью. Чем дальше, тем увереннее критик превращается в обслугу книгоиздательского бизнеса. А в этом случае критика как жанр изживает себя. Критик должен ориентировать читателя в море литературы. Сегодня, когда пишут все, это особенно важно. Ни читатель, ни критик не могут охватить весь тот объём литературы, что попадает на прилавки магазинов плюс публикуется в интернете. Пишущих людей стало так много, что для осмысления всего написанного нужно содержать целое министерство критики. Получается какой-то замкнутый круг, преодолеть который можно только, совершив рывок.

 

У многих читателей представления о современной литературе сложились в соответствии с премиями, которые несколько раз в год с большим шумом и помпой раздаются в замкнутом круге писателей. Обидно и за писателей, которых попросту не пускают к читателю, и за читателя, которого обворовывают. Да при том так, что сам читатель зачастую и не догадывается об этом. И снова хочется вернуться к сказанному выше: Союзу писателей при правильной постановке вопроса и организации процесса вполне по силам если и не переломить ситуацию совершенно, то, во всяком случае, внести в неё существенные изменения, сдвинуть с мёртвого места. Для этого нужна своя книгоиздательская система и своя система книгораспространения по всей стране. Союз писателей – авторитетная организация, способная справиться с этой задачей. И, возможно, это было бы намного важнее, чем проведение премиальных мероприятий.

 

Кстати, о премиях. О них не писал только ленивый. И только весьма неискушённый человек продолжает думать, что жюри добросовестно отбирает лучшие произведения и награждает за них авторов. Сегодня более достойны уважения те писатели, которые не получают премий.

Институт премий, с одной стороны, является коррумпированной системой, с другой стороны – инструментом книгоиздательского бизнеса. А издательский бизнес – это такой же бизнес, как и любой другой. И руководствуется он в своём деятельном существовании извлечением прибыли и более ничем. Ни просвещение народное, ни слава Отечества как литературной державы не могут и не должны интересовать коммерсанта в сфере его прямых интересов. Тем более что литература – материя тонкая, и то, что сегодня отторгнуто, завтра может быть принято на «ура», а имя модного сегодня писателя завтра может быть забыто и отовсюду вычеркнуто. Всё это известно, всё это не раз уже случалось. Да и мнения критиков могут порой расходиться прямо-таки в противоположные стороны.

Литература – не стиральный порошок, о котором достаточно снять ролик с участием сумасшедших людей, стирающих всё подряд до полного изнеможения. Мало сказать: «Читайте, ведь вы этого достойны». Поэтому используются своеобразные приёмы вроде премиальных «раскруток», «тотальных диктантов» и пр. придумок. Положение современной русской литературы можно с полным основанием назвать плачевным, поскольку коммерция в литературе на сегодня победила саму литературу. Как следствие – упорно и на всех уровнях корявые тексты преподносятся как лучшее, что есть сегодня в России. Авторы, либо начисто лишённые чувства слова, либо ловко жонглирующие словесами, называются классиками. Здесь кроется прямо-таки издёвка, но русский народ, по своему извечному простодушию, всё принимает за чистую монету.

И всё же: нужны или нет премии? Возможно, они не были бы лишним звеном в цепи литературного процесса, если бы были организованы как-то иначе. Например, оценка текстов была бы безличной. То есть для участия в таком процессе нужны писатели, жюри и организатор. Писатели присылают рукописи организатору. Тот безличные распечатки передаёт членам жюри. Жюри формируется из филологов, историков, философов, но, ни в коем случае, не медийных персонажей. Окончательный состав жюри определяется лотереей в последний момент. Члены жюри знакомятся с текстами, не зная авторства. И, конечно, в смысле премиального фонда примером могла бы послужить Гонкуровская премия.

Разумеется, здесь не предложены какие-то окончательные проекты. Здесь всего лишь идеи, которые хорошо бы обсудить и прийти к какому-то нужному для всех решению.

Юрий ПАВЛОВ, критик и публицист, доктор филологических наук, профессор Армавирской государственной педагогической академии.

1. Почему ни критиков, ни филологов не заботит такая проблема, как умирание изящной словесности, деградация художественного языка?

Думаю, вопрос сформулирован неточно. Во-первых, нет никакого умирания литературы, деградации художественного слова, о чем свидетельствует творчество А. Проханова, В. Михальского, В. Галактионовой, В. Личутина, А. Кима, Ю. Полякова, Ю. Козлова, В. Крупина, А. Байбородина, З. Прилепина, С. Шаргунова, Н. Зиновьева, А. Варламова, Л. Сычевой и других лучших представителей отечественной словесности. «Умирают» же «деграданты», которые к русской литературе не имели никогда никакого отношения. Во-вторых, у нас достаточно много серьезных критиков, филологов, чутко реагирующих на состояние современного литературного процесса: В. Бондаренко, Л. Пирогов, В. Винников, С. Куняев, Ю. Архипов, А. Татаринов, В. Бараков, А. Рудалев, В. Шульженко, В. Лютый, Н. Крижановский и другие. К тому же, как критики проявили себя такие известные писатели, как Р. Сенчин, З. Прилепин, С. Шаргунов.

2. Для кого пишет современный писатель, и может ли Союз писателей способствовать тому, чтобы до читателя доходила альтернативная «раскрученной» литература?

На первую часть вопроса могу ответить лишь гипотетически. Предполагаю, что современный – настоящий – писатель (как и во все времена) пишет потому, что не писать не может. Следовательно, он творит и для себя, и, конечно, для читателя. Вторая часть вопроса вызывает дополнительные вопросы и возражения, которые опускаю. В остатке могу констатировать: до читателя должна доходить любая настоящая литература, продолжающая традиции русской классики. Сегодняшняя система книгораспространения – это преступление перед литературой, народом, страной… То есть вопрос в очередной раз сформулирован неточно: проблема не в Союзе писателей, а в политике власти.

3. Какова роль критика в современном литературном процессе, что должен делать критик, где искать жемчужные зёрна?

Критик, во-первых, должен стать собственно критиком. Что сие означает, точно определил В. Кожинов более 40 лет назад в статьях «Самое легкое и самое трудное дело», «Познание и воля критика». Поэтому читайте Кожинова. Во-вторых, духовная русскость, обязательное чувство сопричастности с собственным народом, Родиной, историей позволяют относительно безошибочно ориентироваться в современном литературном процессе. О роли же критика абстрактно говорить, думаю, непродуктивно.

4. Та же проблема у читателя – как найти хорошую литературу среди современного массива. В магазине – джентльменский набор, читателю сложно ориентироваться. Проще отказаться от современной литературы и классику читать – как русскую, так и зарубежную.

Если вы будете заниматься самообразованием (читать в том числе «правильные» журналы и газеты:«Наш современник», «Москва», «Свой», «Православная беседа», «Литературная газета», «Завтра», «День литературы», «Культура» и т.д.), то и в книжных магазинах, и в Интернете сможете среди 90% «навоза» найти книги достойных авторов.

5. Премия – идея хорошая, как система поощрения и ориентир для читателя. Но сегодня премии себя изжили, превратившись, с одной стороны, в коммерцию, с другой – в «лохотрон». Нужны ли вообще премии или некие конкурсы?

О премиальной кухне могу судить только на расстоянии. Уверен, что «Ясную Поляну» или «Дельвига» (за одним исключением) получили достойные авторы. Большая же часть премий в нашей стране, как известно, курируется либералами, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

В целом же, премии, как и многое другое, - это частные проблемы. Решение их должно быть комплексным. Необходимо в корне изменить государственную политику в области образования, науки, культуры, литературы. В первую очередь нужно удалить раковую опухоль либеральной идеологии.

Виктор БАРАКОВ, литературовед, писатель, критик, доктор филологических наук (Вологда)

1. Почему ни критиков, ни филологов не заботит такая проблема, как умирание изящной словесности, деградация художественного языка? 

Не сказал бы, что совсем не заботит. Вот, например, две свежие публикации по этой теме: Наталья  Лактионова "Камертон духа нации. Тотальный диктант и защита русского языка"; Всеволод  Троицкий. "Образование в России перед грядущим судом истории"; периодически она всплывает даже на самом высоком уровне, в Совете по русскому языку при президенте, и потом снова надолго тонет в пучине забвения.

Куда сложнее что-либо сделать практически. Мы живем в сумасшедшем по своим объемам информационном пространстве. Мышление и язык просто не успевают переработать весь этот массив. К сожалению, упрощение, примитив, штампы – приметы нашего времени. Самородки, конечно, появляются (А. Антипин), но общей картины не меняют. Вся эта вселенская беда усугубляется многолетней «либеральной» политикой наших властей, на самом деле репрессивной по отношению ко всему русскому и национальному вообще. Под внешний патриотический треск последовательно и жестко проводится курс на уничтожение отечественного образования, культуры и литературы.

Мы в Вологде пытаемся ему противостоять, насколько это возможно. Много лет подряд проводим Всероссийский конкурс короткого рассказа имени В.М. Шукшина «Светлые души», выпускаем журнал «Лад», газету «Вологодский литератор», в которой появляются статьи великолепной исследовательницы, профессора филологии Людмилы Яцкевич о русском языке, издаем книги – и везде стремимся найти носителей подлинной народной речи, талантливых поэтов и прозаиков.

Давно всем известны типичные признаки русского характера: доверчивость, скромность, доходящая до самоуничижения, совестливость, милосердие.   На Западе (да порой и у нас) их принято считать слабостью, забитостью, корни которой идут от татаро-монгольского ига, крепостного права и тоталитаризма. Но это не слабость и тем более не трусость. Просто в нашей традиции есть опора на высший смысл смирения. В храмах всей России из года в год, из месяца в месяц торжественно и ясно звучат голоса священников, цитирующих Евангелие: «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать». Этот закон един для всех. Можно назвать кучу библиотек, премий и фондов именами Ельцина или Горбачева -  в народном сознании все будет по-иному: «Или Горбачева с Ельциным взять. Какую память о себе оставили? Обездоленные люди встают и ложатся с проклятиями этих тупых негодяев… По мне так: ежели видишь, что дело не получается, - брось, возьмись за другое. Значит – не по Сеньке шапка… Не-ет, держатся, покуда под зад коленом не дадут. Вот она, слава какая заразная! А не подумают, чем эта слава обернется для страны, для народа…». (Петр Дедов, г. Новосибирск, «Рассказы моей мамы»).

Герой рассказа  Ирины Попруги из Мурманска Алексей Брызгалов пишет: «…В последнее время стало Алексею чего-то сильно не хватать в этой его обычной жизни. И все он думал – чего? Пока однажды не понял, что не хватает ему радости. Прежней, молодой, ликующей. Веселящей сердце и облегчающей путь. Как-то незаметно перестал он радоваться тому, что происходит на свете и в нем самом. Будто постарела его душа, поизносилась в житейских передрягах». («Невозможные звезды»).

Жизнь народа в сермяжной сути своей не изменилась никак. И от главных и душераздирающих вопросов современной России нам не уйти, как бы ни гремели фанфары и ни грохотали салюты.

Почему тогда были возможны необычайные, непревзойденные взлеты духа: революция, Победа, космос  - а сейчас всего этого нет?

Почему тогда мы были счастливы, а ныне превратились в страну лавочников, любимое занятие которых – считать деньги?
Неуверенность, неопределенность, всеобщая виртуальность происходящего вызывает подозрение. Мы как бы живем, как бы учимся, как бы работаем. В почете индивидуализм и хищничество, в загоне – честный труд и солидарность.
Бег по кругу, бег в пустоту, бег в никуда… Спешим, а насытиться не можем. Не жизнь, а мираж. Для кого-то – туман сомненья, а для большинства – дым коромыслом, пьяный угар.

Нет идеала, нет и чувства единения, соборности, даже простого соседства, открытости и душевности. Нет цели – нет и восторга, упоения в бою, вдохновения, порыва, преодоления себя.

Нет единства народа и «верхов», потому что нет подлинной национальной власти. Наши руководители не верят в народ, не слышат его голоса, опасаются любых его самостоятельных движений. Референдумы, результаты которых были бы возведены в ранг закона, не проводятся. Власть панически боится собственного народа, потому что ни духовно, ни кровно, ни идейно никак с ним не связана.

Писатель из Ярославля  Евгений Кузнецов в своем рассказе «Оговорись!» размышляет: «…в каком-то, якобы, новом «общественном устройстве» и аж в «этой стране» живя, слышу из радио восторженно: «Мы стали другими!» И с невольным возмущением выпрямляюсь:

- Так это – вы! Вы стали другими!» 

На экране царствуют пошлость и сатанизм, а во время выборов – настоящий информационный террор. От беспрерывного вранья возникает раздражение и даже злоба. Страна вымирает не только от физических причин: плохое питание, недостаточное лечение, работа без отпусков – от безысходности.

Знаменитая фраза о сбережении народа понимается, к сожалению, буквально, демографически. Если дело в количестве населения – это не проблема, китайцы-то под боком. Солженицын же толковал прежде всего о личности народа, о его самосознании или, как принято сейчас говорить, о национально-культурной его идентичности.

В народе всегда жил и живет смутный идеал, основанный на православном представлении о справедливости. Народная правда – не миф, а реальность, благодаря ей мы до сих пор не потеряли черты Святой Руси.

Не в капитализме, монархизме или социализме дело, не в системах, а в отношении к личности, к семье, к народу, к России в целом. Ответы на вечные вопросы известны давным-давно, но именно простые истины труднее всего постигнуть. Виктора Астафьева на встречах с читателями более всего раздражал вопрос из зала: - Как нам жить? Писатель искренне поражался: «- Неужели вы не читали Священное Писание? Откройте, найдите десять заповедей, там все сказано!»

21 августа 1974 года, за 39 дней до смерти, Василий Шукшин сделал в дневнике запись, которая стала духовным завещанием писателя: «Русский народ за свою историю отобрал, сохранил, возвел в степень уважения такие человеческие качества, которые не подлежат пересмотру: честность, трудолюбие, совестливость, доброту… Мы из всех исторических катастроф вынесли и сохранили в чистоте великий русский язык, он передан нам нашими дедами и отцами… Уверуй, что все было не зря: наши песни, наши сказки, наши неимоверной тяжести победы, наши страдания – не отдавай всего этого за понюх табаку… Мы умели жить. Помни это. Будь человеком».

Мы живем. И живем только потому, что помним…

 

2. Для кого пишет современный писатель, и может ли Союз писателей способствовать тому, чтобы до читателя доходила альтернативная «раскрученной» литература?

Настоящий писатель себе не принадлежит, он приходит в мир, чтобы сказать свое слово по велению свыше. Он не гонится за славой, он может писать «в стол», может даже умереть в одиночестве, но рано или поздно войдет в литературу.

Известность – кумир беллетристов и всяческой окололитературной шушеры, печатного шоу-бизнеса. Сейчас они на коне, их рекламируют, «раскручивают», и даже не из-за прибыли, а с совершенно определенной сверху целью: заместить ими подлинную литературу, привить читателю дурной вкус, отлучить от национальных ценностей.

Союз писателей России похож на Маленького принца, постоянно ведущего борьбу за чистоту планеты:

«И вот на  планете  Маленького  принца  есть  ужасные, зловредные семена... это семена  баобабов.   Почва  планеты  вся  заражена  ими. А если баобаб не распознать вовремя, потом от него уже не избавишься.  Он завладеет  всей планетой.   Он  пронижет  ее  насквозь  своими  корнями.  И если планета очень маленькая, а баобабов много, они разорвут ее на клочки.

    -  Есть  такое  твердое  правило,  -  сказал  мне позднее Маленький принц.   - Встал  поутру, умылся,  привел себя  в порядок  - и  сразу же приведи  в  порядок   свою  планету.     Непременно  надо  каждый   день выпалывать баобабы, как только их уже можно отличить от розовых  кустов…»

Государственной политике противостоять жутко тяжело, но нести читателю слово правды – наша обязанность. 
Недавно я участвовал в конференции, посвященной современной литературе.     Конференция – это такой профессиональный междусобойчик, этакий словесный преферанс, плавно переходящий в чинный фуршет, который, в свою очередь, сделав еще один кувырок, превращается в обычное пьяное застолье. А чего стесняться? Все свои, все друг друга знаем, если не лично, то по публикациям. Как говорится, свои люди – сочтемся.

Неприятно подействовало на меня совсем иное – к месту и не к месту повторяемые рассуждения весьма степенных литераторов о том, что подлинная русская словесность находится в загоне, в забвении и чуть ли не в гетто. « - А вот в старые-стародавние времена все было по-другому», - огорченно-ностальгически тянули они свою песню и находили отклик в душах таких же жертв уязвленного самолюбия.

И книги, если издаем, то за свой счет, и гонораров не получаем. И в «Журнальном зале» - позор! – наших «почвенных» изданий нет, и премии нам дают нищенские. В общем, суждено нам и дальше жить в резервации, будь она неладна!
Лет пятнадцать назад и я участвовал в поминках по русской литературе, причитал, как на похоронах, а потом осмотрелся: ба! Вроде все живы, только пообносились немножко, лоск утратили, а кое-кто, горемычный, даже в настоящую нищету впал, но все продолжают строчить, только с еще большим ожесточением.

И вот какое чудо: в некоторых губерниях писателей стало так много, что они ринулись дробиться на части, отделения и даже союзы. У нас, в Вологде, например, обитают сразу три: Союз писателей России, Союз российских писателей и Союз писателей-краеведов. И все три – голь перекатная. Правда, самая перекатная голь – это все-таки наша, родная, русская ячейка – сами знаете, какая…

Если бы мои студенты были приглашены на конференцию и послушали ораторов, то, во-первых, они бы удивились, во-вторых, расхохотались, и, в-третьих, покрутили бы пальцем у виска: « - Ну и отстой!»

Как ни странно, я с ними согласен: молодежь давно уже не ждет от власти пряника, она глубоко ее презирает, и привыкла сама зарабатывать себе на жизнь в двух-трех местах одновременно.

Мы все стенаем: « - Ах, в реестре нет такой профессии – писатель, ах, льготы ушли в небытие, ах, квартир не получаем!..» …Насчет квартир – это я, пожалуй, загнул, теперь квартиру просить не просто неприлично – можно и в Кащенко попасть.
Хорошее начинание – год литературы, но в самом его учреждении есть унизительный подтекст: « - Нате вам год, погрызите косточку, календарь перекинем – и вы снова без литературы!»

И без профессии «писатель», между прочим, тоже, потому что при капитализме такая стезя может быть доходной только у деятелей литературного бизнеса, вроде Акунина или Марининой.

Так что, будем продолжать ныть и побираться?..

На самом деле не все так плохо. С одной стороны, тех же студентов в обычную библиотеку мне приходится гнать из-под палки, с другой – в электронных залах, в том числе литературных, они висят постоянно, как летучие мыши, по ночам.

Раньше мы были самой читающей страной, теперь – самой глазеющей.

И читатели не перевелись, и в интернет-сообщество вся страна вступила, и умники есть, и таланты – только спеши, выдумывай, пробуй!

Еще вчера патриотические сайты - тот же «Российский писатель» - были изгоями, сегодня у них аудитория – ого-го! И публикации огневые появляются, и комментарии такие, что оторопь берет – по объему шире, чем сами статьи. То ли еще будет!

Пиши правду – и к тебе потянутся, а не к ним, а то, что живем небогато – так вместе с народом же!

И вообще, не хлебом единым… Кстати, фуршет после конференции был ничего, знатный!.. 

 

3. Какова роль критика в современном литературном процессе, что должен делать критик, где искать жемчужные зёрна?

Роль критика во все времена одна: служить Отечеству, служить литературе. Критический талант – куда большая редкость, чем талант поэтический. Он вмещает в себя все: дар художественного слова, аналитический ясный ум, эрудицию, литературоведческую школу, чутье, интуицию и склонность к пророческим прозрениям.

Почему-то считается, что критиками и литературоведами становятся неудачливые писатели. Это заблуждение. Критиками рождаются. Только так…

    Все умрем.
    Но есть резон
    В том, что ты рожден поэтом.
    А другой - жнецом рожден...
    Все уйдем.
    Но суть не в этом...
            (Н. Рубцов)

Один из лучших наших современных критиков, Юрий Павлов, в своей книге «Критика ХХ – ХХ1 веков: литературные портреты, статьи, рецензии» (М.: «Литературная Россия», 2010) говорит о русской критике, о ее предназначении так:

-  «Национальная принадлежность писателя определяется не языком, на котором он пишет, на чём настаивают русскоязычные авторы, а его духовно-культурной пропиской» (С. 69).

- «Оценивать  критика нужно по качеству анализа текста, глубине и новизне понимания автора, явления и т.д.» (С. 179).

- «Подмена вдумчивого анализа «хлесткими негативными характеристиками» или безудержным восхвалением; игнорирование работ предшественников, отсутствие ссылок на статьи коллег-современников; гипертрофированная самореализация критика в ущерб объекту исследования (то есть игнорирование его как самоценной данности); отсутствие личностно-творческого начала, когда «зоил» – лишь ретранслятор набивших оскомину общеизвестных мыслей  о литературе и жизни… - типичные для текущей критики недостатки» (С. 188).

- «Художественная реальность соотносится с жизненной реальностью, авторский взгляд на мир и человека поверяется системой ценностей, традиционных для отечественной литературы, культуры, истории, философии» (С. 192).

Можно бесконечно говорить о месте литературной критики в творческом процессе, о предназначении критика и литературоведа, о необходимости внимательного анализа произведений, изучения направлений и школ, открытия новых талантов, предвосхищения важнейших движений литературного мира — все это будет пустым без главного.

Без России.

Либеральная оранжевая чума бесчинствует в нашей литературе давным-давно, задолго до «болотного» всплеска.

С этой заразой надо воевать, и вера наша должна быть воинствующей.

Любовь к своим личным врагам и решительный бой с врагами Божьими, с врагами Отчизны, с врагами Слова – такова наша задача.

Надо крушить, отправлять в утиль все то, что должно там находиться: русскоязычную литературу, точнее, псевдолитературу, — настолько она омерзительна в своем русофобском оскале.

Современная литературная критика публицистична, но и вся наша литература рубежного времени такова.

Совершенное отсутствие самолюбования и «самовыражения», служение не самоутверждению, а великой русской литературе, без оглядки на опасности и собственное здоровье — вот наше кредо.

Наш идеал — христианский, а не содомский, раскрывшийся сейчас, в последние времена, во всем своем откровенном бесстыдстве.

Высокий смысл земной жизни, замысел Творца о русском человеке не разгадан полностью, но сила и точность Его слов должна быть ясна: «Да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли».

В будущем Он пошлет ангелов Своих отделить зерна от плевел, но, по словам Святых Отцов, человек может быть выше ангела!

Потому зерна от плевел мы должны отделить уже здесь, на земле.

В своей душе, в жизни, в России.

В русской литературе.

Жемчужное зерно – образ даже не поэтический, а евангельский:

«Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, нашедши одну драгоценную жемчужину, пошёл и продал всё, что имел, и купил её» (Мф. 13: 45-46).

И далекое прошлое, и наше временное настоящее, и грядущее – все пронизано вечностью, об этом надо помнить. Помнить и искать…

 

4. Та же проблема у читателя – как найти хорошую литературу среди современного массива. В магазине – джентльменский набор, читателю сложно ориентироваться. Проще отказаться от современной литературы и классику читать – как русскую, так и зарубежную.

Мы более двух десятков лет живем в расколотом пространстве. В России два мировоззрения, две культуры, две литературы.

Подлинное – всегда в меньшинстве. Можно провести аналогию с нашей церковью: православными христианами считают себя 85 % населения, а в храм ходят, исповедуются и причащаются процентов пять, не больше.

Есть тонкий слой настоящих ценителей русской литературы, но большинство, и не только у нас – это обыватели, падкие на рекламу, легкое потребление и бездумное времяпрепровождение. Причем сила инерции такова, что до сих пор в современных поэтах у «простых людей» числятся Е. Евтушенко, Э. Асадов и В. Высоцкий.

Отчаиваться не надо – в грозный час обыватели становятся народом.

Возьмем, например, современную прозу о деревне. В последние годы в критике и литературоведении все чаще говорят о «конце» «деревенской» прозы, об исчерпанности ее художественных идей, о консервативности и даже «реакционности» некоторых ее представителей (Славникова О. Деревенская проза ледникового периода // Новый мир, 1999, № 2; книга американской славистки Катлин Партэ «Русская деревенская проза: светлое прошлое».— Томск: Изд-во Томского ун-та, 2004; Быков Д. Телегия: русское почвенничество как антикультурный проект // Быков Д. Советская литература: краткий курс. М., 2013 и др.). Никто не спорит, кстати, о том, что эта выдающаяся литература стала фактом истории, классикой; но известная наша страсть все обобщать и преувеличивать привела критиков к совсем уж пессимистичным выводам.        Так, Н. Ковтун в книге «Деревенская проза» в зеркале утопий» (Новосибирск, 2009) переходит к прямым оскорблениям, называя эту прозу «бессознательно-утопическими текстами».

В статье И. Ивановой «Деревенская проза в современной отечественной литературе: Конец мифа или перезагрузка?» (Филологические науки. Вопросы теории и практики.– Тамбов, 2013. № 6(24). Часть 1. С. 88–94) говорится: «А вот с тем, что «деревенской прозы в России сегодня практически нет», согласиться трудно. Это справедливо, только если считать таковой лишь прозу Шукшина, Распутина или Белова, о которой шла речь выше. Но если правомерно распространение этого понятия на любое адекватное произведение на сельскую тему, то можно назвать целый ряд произведений последних пяти лет, которые, несомненно, связаны, пусть даже полемически, с традицией деревенской прозы: «Лада, или Радость» Т. Кибирова, «Позор и чистота» Т. Москвиной, «Крестьянин и тинейджер» Андрея Дмитриева, «Елтышевы» Р. Сенчина, «Псоглавцы» Алексея Иванова».

Думается, что за исключением Р. Сенчина, все остальные авторы, представленные в этом списке, довольно сомнительны. У Павла Басинского подобный ряд более реалистичен – он видит следы деревенской прозы в произведениях Захара Прилепина, Романа Сенчина, Михаила Тарковского и Алексея Варламова (хотя Прилепин тут – явно лишний). С моей точки зрения, более пристального внимания заслуживают три писателя, продолжающие традиции «деревенской прозы» на новом этапе: Борис Екимов, Станислав Мишнев и Александр Киров.

Борис Екимов, современный волгоградский прозаик, пишет о судьбе деревни и человека-труженика, попавшего в нелёгкие условия перелома эпох. Наибольшую известность ему принесла повесть «Пиночет» (1999), в которой автор одним из первых поставил вопрос о необходимости не просто «выживания» в нынешних условиях, а о кардинальной смене идеологии жизни. Местом его рождения является город Игарка Красноярского края, но «малой родиной» писателя стал Калач-на-Дону, в жизни которого отражаются все беды и горечи русской деревни. Увлечение писателя прозой В. Астафьева, В. Белова, В. Шукшина не прошло бесследно – Екимов старается следовать художественным принципам, сформированным «деревенской» прозой.

Творчество Б. Екимова опирается на «вечные» темы: детская тема (рассказы «Фетисыч», «Проснётся день»), религиозная (рассказ «Возвращение»), тема «малой родины» (повести «Высшая мера», «Наш старый дом»).

В книгах вологодского писателя Станислава Мишнева (Пятая липа: Рассказы.– СПб., 2005; Ангелы всегда босые.– Вологда, 2012) окончательно свершился переход от изображения автором социального времени крестьянства к переосмыслению его же, но с метафизических позиций.

Рассказы и повести Станислава Мишнева посвящены русской деревне, вот уже второй десяток лет стоящей на перепутье.

Крестьянство, выкошенное во время коллективизации, надорвавшееся в военные и послевоенные годы, успевшее спокойно пожить только при Брежневе, в новом лихолетье так и не нашло себя. Колхозы разрушены, фермерство оказалось мертворожденным, везде воцарилось мелкое торгашество. Доживают свой век пенсионеры, сельская интеллигенция, а крестьянин продолжает трудиться в какой- то полуфантастической действительности, где с одной стороны – властные фантазии высокого, чуть ли не марсианского полета, а с другой – «тайная азбука обнищания». Станислав Мишнев видит русского человека насквозь, со всеми его пороками и достоинствами; не идеализирует, не заблуждается на его счет, но твердо знает: Россия всегда стояла, и будет стоять за справедливость. Если надо – умрет, но за либеральную чечевичную похлебку первородство свое не отдаст.

Борис Екимов пишет вроде бы о том же убитом горем селе, но его рассказы больше походят на физиологические очерки («Мишка», «На хуторе», «Тюрин»). У Станислава Мишнева, кроме повседневной жизни, есть философский подтекст, есть нечто более существенное и до конца не разгаданное – все то, что зовется поэзией.

Станислав Мишнев способен угадать типичное как в судьбе отдельного человека, так и в жизни нации; обыденное, мирское под его пером совершенно преображается.

«В уходящем дне,– признается писатель,– всегда есть что-то печальное, влекущее и чарующее, незаконченное, незавершенное, иконописное. Стою на росстани на краю поля – дорога на две руки… За спиной моя бедная, разоренная деревня… …мои глаза становятся острыми и, словно впиваясь то в мелькнувший вдалеке свет, то в пролетающего жука, силятся на всю оставшуюся жизнь запомнить все, взять с собой все. Я жадный – все!.. В обмен на будущее – непознанное и светлое, забрать омытое слезами отжившее, лукавое и проклятое настоящее. В эту минуту душа переполнена особым чувством, нотой искреннего удовлетворения, любви к своей униженной России, и название этому – Вечность».

Еще одно отличие прозы Ст. Мишнева – живой язык, сквозь который нам, отвыкшим от исконной русской речи, порой приходится продираться. Путеводителем по страницам книг Ст. Мишнева может стать его словарь «Тарногский говор» (Вологда, 2013). Значимость этого словаря будет со временем только расти.

В прозе молодого архангельского писателя Александра Кирова (Митина ноша.– Архангельск, 2009; Последний из миннезингеров.– М., 2011), в его лучших рассказах и повестях используется преимущественно сказовый стиль, лирико-иронические отступления, есть в них и настоящий русский юмор, заставляющий смеяться до слез и сквозь слезы. Автор может воссоздать любую интонацию народной речи, которую придумать нельзя, можно только услышать и приблизительно воспроизвести. Способен он и фантазировать, используя юмористические и трагикомические парадоксы сегодняшней жизни.

Повести и рассказы А. Кирова и по языку, и по манере изложения, и в самом дыхании прозы родственны классическим ее страницам, в которых присутствует высокий дух познания и преображения русского человека независимо от места его бытования.

В старших учителях у Кирова – Шукшин с неизменными и вечными чудиками; Чехов с его лаконичностью, недосказанностью и нелюбовью к авторским комментариям; Платонов со своей метафизической невозмутимостью и народной задумчивостью.

Киров усвоил не только шукшинскую манеру «брать быка за рога» – начинать рассказ сразу, без экспозиции,– но и шукшинское парадоксальное словесное рисование – даже в названиях: «Любовь, смерть и пара бордовых шерстяных носков». Ничего не напоминает? – Как же: «Космос, нервная система и шмат сала». Рассказ «Ласточка» имеет прямую связь с сюжетом новеллы Шукшина «Беспалый». Ну и, конечно же, восхищает замечательная речь, в основе которой – народный сказ.

Повесть «Троянос Деллас» заставляет вспомнить фантасмагорическую «Историю одного города» Салтыкова-Щедрина и безысходные, ирреальные, сиротские повести и рассказы Платонова, особенно «Чевенгур».

«Троянос Деллас» – не антиутопия. Ее главы выглядят жуткими и фантастическими, но реальность страшнее. Оказывается, от демократии до анархии – один шаг, а от анархии до бандитской Кущевки – и того меньше.

Трагический раскол (с одной стороны – основная масса народа, живущего в провинции, с другой – централизованная власть) продолжается и сейчас. Авторы современной прозы о деревне увидели здесь не просто издержки урбанизации, но продолжение трагического процесса «раскрестьянивания», теперь уже на новом его этапе. И усиление публицистичности, характерное для всей нашей прозы и всей литературы, в их творчестве имеет конкретное исходное начало. Равнодушие горожанина к деревенскому жителю, столичного жителя к «провинциалу» – эти внешние приметы чудовищного разрыва между деревней и городом, превращения русской провинции в безысходное, горькое захолустье не могли не отпечататься и на литературной жизни. Не только равнодушие, но и высокомерие по отношению к провинциальной России, игнорирование ее интересов – главная причина неудач всех реформ, начинаемых «сверху». Но проблема не ограничивается «маргинальной» оппозицией: «город – деревня». Наиболее талантливые авторы новой прозы о деревне не стремятся противопоставить город и село, их поиски устремлены не в прошлое или будущее, а к современности и к вечности, так как именно вечные, духовные начала определили (и определяют до сих пор) историческую судьбу народа: «Здесь русский дух в веках произошел. И ничего на ней не происходит» (Н. Рубцов). Их историзм особый – он выражен в понимании хода истории как единого в своей вечности бытия. Новая проза о деревне свидетельствует о драматическом возвращении к классическим традициям, о поиске духовной основы. Современную прозу о деревне можно с полным основанием характеризовать как литературу национального самосознания.

 

5. Премия – идея хорошая, как система поощрения и ориентир для читателя. Но сегодня премии себя изжили, превратившись, с одной стороны, в коммерцию, с другой – в «лохотрон». Нужны ли вообще премии или некие конкурсы?

    Премиальный зуд уничтожил писательскую иерархию начисто. Нет, наверное, ни одного литератора, который бы не получил хотя бы одну «именную» литературную премию. Разброс имен и сумм просто неприличный. В Вологде Ольга Фокина получила недавно премию (не помню, какую по названию) – 100 тысяч рублей, что совсем неплохо по нынешним временам. Одновременно с ней вручили другую награду «поэтессе», а на самом деле графоманке Нате Сучковой – весом в один миллион! К слову, Всероссийскую премию «Звезда полей» имени Н. Рубцова на умопомрачительную сумму в 20 тысяч рублей правительство Вологодской области сократило… в целях экономии.
Нужны премии или нет?.. Теперь рассуждать на эту тему бессмысленно, суета сует продолжается… Но ничто не вечно под Луной.

Нина ЯГОДИНЦЕВА, кандидат культурологии, доцент Челябинской государственной академии культуры и искусств, секретарь Союза писателей России.  

1. Почему ни критиков, ни филологов не заботит такая проблема, как умирание изящной словесности, деградация художественного языка?

Я бы не решилась формулировать проблему так обвинительно-обобщённо. Заботит, конечно. Но она является только следствием целого ряда иных, более фундаментальных проблем. Попробуем их обозначить.

Проблемы с критикой: критика по определению является частью общественного диалога, и если диалога как такового практически нет, то и критика не у дел – не востребована, не публикуется широко, не обсуждается, не развивается. Кроме того, поскольку литературное сообщество разделено, признание литераторами друг друга и, к сожалению, зачастую критиками – писателей происходит не по принципу «словесность изящная – словесность топорная», а по принципу «свой-чужой». (И, кстати, «своих» в условиях разделённости должно быть как можно больше! – так вообще размывается граница между литературой и нелитературой. «Хорошие люди» потихоньку вытесняют хороших писателей, буквально давят их массой.) Не до изящной, в общем, словесности, и она порой видится даже чем-то вроде гламура: слишком-де красиво пишете, некоторые господа, подозрительно изячно!

Проблемы с филологией: филология вообще изучает готовые формы и конструкции, а потому к изящной словесности, которая вся – живой и достаточно непредсказуемый процесс, относится преимущественно потребительски и потому слегка диктаторски. Ни малейшего желания обидеть кого бы то ни было у меня нет, но посмотрите, с каким энтузиазмом именно филологи принялись анализировать и возносить ну никак не изящную постмодернистскую поэтику! Это же чистая прагматика: постмодернизм, паразитическое по природе явление, разрушает речь, язык и сознание и порождает хаотическое множество новых короткоживущих форм, вокруг которых можно водить бесконечный хоровод филологического восторга. Анализ традиционных форм и смыслов на порядок сложнее, там нужно глубоко осмысливать уже накопленное знание, постигать систему – а зачем? Вот же оно, новое-то! Неважно, что оно, это новое, только малая часть литературного спектра, и уж тем более неважно, что оно разрушительно в принципе. На частном явлении фокусируется пристальное внимание – и явление по законам духовной реальности перестаёт быть частным, уже воспринимается, как доминирующее и всеобщее. Я бы назвала такой филологический подход научным потребительством, сегодня, к сожалению, широко распространённым. Разумеется, огульно охаивать филологию не следует, но тенденция более чем отчётливая. И далее мы получаем следствие: то, что непригодно для жизни, годится только для анализа, а следовательно, филология, как гаммельнский крысолов, уводит поэзию прямиком в резервацию, где её и исследовать, кстати, удобнее, и жизни она не мешает. Формальная поэзия в резервации весело резвится, а подлинная быстро угасает. 

Проблемы с изящной словесностью: да-да, у нас вообще кругом проблемы… При экспансии новых информационных технологий, которые приходят вместе со своими терминологическими пластами (о других культурных экспансиях умолчим, это и так понятно), язык активно усваивает, адаптирует, включает в эмоциональный контекст новую лексику, новые образы. Здоровая языковая среда, здоровая культура только обогащается от этих процессов. Слабая языковая среда или стремится замкнуться, изолироваться, или разрушается. При благоприятном исходе прежде, чем новые лексические пласты войдут в языковой обиход и смогут стать частью изящной словесности, должно пройти время. Сегодня – в целом не до изящества, языковая ситуация грубая, черновая. Однако работа идёт, хотя и в диаметрально противоположных направлениях.

Изящная словесность – атрибут высокой культуры. Утрата интереса писателей и читателей к изяществу слога связана отчасти и со сложным состоянием общественного сознания. «Не до жиру», как говорят. Честная литература сегодня стремится восполнить отсутствие опорных идеологем, и потому – особенно это заметно по поэзии – патриотическое направление зачастую работает в зоне ментальных штампов, устойчивых словосочетаний и образов, а порой и вопиющего презрения к самой поэтической форме. Ну вот, к примеру, ответьте мне на наивный вопрос: являются ли рифмами пары слов и словосочетаний «два на три – монастырь», «молчать – кричать», «над миром – дайте силы», «землёй – водой»? (это из недавней публикации на сайте РП). В противовес стихотворному плакату множатся игрушки-безделушки, принципиальные бессмыслицы разной степени тяжести: «вот кажется уже случилось // пойми оно произошло // но вдруг внезапно отменилось // и ты стоишь не знаешь что // порой однако всё иначе // сидишь в нелепой темноте // но вот внезапно озадачат // причем совсем уже не те». Это из журнала «Волга», автора не называю принципиально, несть им числа: а чо бы не развлечься-то, не разгуляться на приволье?

Возвращаться к максиме «несовершенство формы есть ложь в содержании» мы будем ещё мучительно долго. Но, думаю, вернёмся. Надо просто постоянно держать эту тему в фокусе внимания.

 

2. Для кого пишет современный писатель, и может ли Союз писателей способствовать тому, чтобы до читателя доходила альтернативная «раскрученной» литература?

Если писатель осознаёт свою ответственность за слово, он пишет только то, что должно быть, что «хочет быть сказано». С этого, собственно, писатель и начинается, на том и стоит... И вопрос «для кого?» возникает уже тогда, когда вещь написана. Желает ли общество услышать то, что «хочет быть сказано»? Думаю, однозначно – да. Но приёмов против идеологической и коммерческой «раскрутки», как против хорошего лома, к сожалению, нет. А впрочем, есть! Во-первых, переход от массового «производства» писателей к качеству (и тут надо включать критический потенциал в полную силу). Эта концентрация «поля деятельности» усилит притягательность честной, серьёзной литературы сразу в несколько раз. Во-вторых, привлечение самодеятельных авторов, которые сегодня массово (сужу хотя бы по своей, Челябинской писательской организации) стремятся приобрести профессиональный статус, к чтению и пропаганде лучших произведений современников. Ведь эта самая «самодеятельность», чей погонный метраж текстов превосходит все мыслимые и немыслимые пределы, чьё бесконечное тиражирование «домашних радостей» уже почти полностью девальвировало понятие книги (далее митинг можно продолжать в том же духе), на самом деле ни в чём не виновата. Она ведь всего лишь восполняет как умеет ту самую духовную потребность в изящной словесности! В нормальной культурной ситуации пишут немногие, читают и обсуждают все. Если эта система общественной коммуникации разрушена, каждый спасается в одиночку, пишет для себя, и потому никто никого не читает, а в образовавшуюся пустоту радостно просовывается румяная физиономия либер-рынка: «Щяс мы вам объясним, где тут у нас лучшие книжки!»

 

3. Какова роль критика в современном литературном процессе, что должен делать критик, где искать жемчужные зёрна?

Частью на этот вопрос я уже ответила. Вторая часть ответа: у нас замечательно развита региональная литературная периодика, благодаря энтузиазму редакторов (земной им поклон!) и вопреки многочисленным препонам «жемчужные зёрна» появляются в ней достаточно регулярно. Нужен системный обзор, отбор, анализ. Ну и возможности (это уже легче) довести результаты до библиотек, читателей (хотя бы через сайт РП, который читаем и любим очень многими). Библиотеки постоянно просят ориентиры, там работает огромное количество замечательных людей, энтузиастов-книжников, им нужна качественная информация! Сегодня, как выяснилось, и те книги, которые они имеют возможность приобрести,  закупать приходится вслепую, по названиям… Либеральное литературное крыло свои обзоры делает с завидной регулярностью, хотя во многом и поверхностно, а порой даже в органичной для него форме стёба.

 

4. Та же проблема у читателя – как найти хорошую литературу среди современного массива. В магазине – джентльменский набор, читателю сложно ориентироваться. Проще отказаться от современной литературы и классику читать – как русскую, так и зарубежную.

Классика – да, это спасенье. Но с учётом сказанного выше возможность сориентироваться в океане современных текстов и найти для души хорошую честную литературу вполне может появиться, если мы начнём решать проблемы фундаментального порядка.

 

5.Премия – идея хорошая, как система поощрения и ориентир для читателя. Но сегодня премии себя изжили, превратившись, с одной стороны, в коммерцию, с другой – в «лохотрон». Нужны ли вообще премии или некие конкурсы?

Не могу согласиться с тем, что премии себя изжили. Коммерция и «лохотрон» возникают там, где организаторы премий этому прямо потворствуют. Значит, изжило себя только потребительское отношение к премиям («литературная коррупция», если можно так выразиться) с обеих сторон.

Как инструмент, премия может многое. Отследить текущий литературный процесс, выделить лучшее, вывести в зону общественного внимания, способствовать тому, чтобы развернулась дискуссия по актуальным вопросам… По опыту участия в конкурсах разного рода могу сказать: при практическом отсутствии системы элементарной поддержки литературного труда, при слабых литературных коммуникациях, при смещении эстетических и этических критериев честные, объективные литературные премии могут поддерживать и направлять литпроцесс и общественный диалог по поводу литературы вполне успешно.

В моём резюме несколько премий, и все я воспринимаю с глубочайшей благодарностью – не как некую свою высокую заслугу, а именно как очень нужную в каждый конкретный момент профессиональную поддержку в том или ином начинании – поэзии, переводе, критике, науке… По опыту работы в жюри премий могу судить о том, насколько сложно сделать выбор – но что касается беспристрастности, то ведь в этом и есть весь смысл и весь вкус, высший пилотаж работы жюри: отрешиться от эгоистичного и политичного, руководствоваться только профессиональной этикой, а в итоге – открыть нового автора, значимое произведение…

Понимаю, как эти «высокие мотивы» легко «приземлить»: достаточно в коллективе жюри оказаться одному-двум провокаторам, и скандал неминуем. А значит, премия теряет статус и не выполняет свои задачи. И это мы тоже проходили. Порой «провокаторов» вводят в жюри целенаправленно, или вообще создают жюри под конкретный нелитературный результат. Иногда – с почти открытой целью скомпрометировать премию. Но это всё рабочие задачи разной степени сложности, и их просто надо решать – хотя решать, конечно, непросто.

К этой беде добавляется ещё одна: отсутствие внятных критериев. Здесь нам на помощь приходят филология и культурология. В рамках Южно-Уральской литературной премии, где я председатель жюри, мы проводим трёхуровневую экспертную оценку: профессиональные эксперты оценивают степень лексической свободы, затем (следующий уровень) качество работы с образом и (или) сюжетом, а на третьем уровне – оценки сверхзадачи, когда отсеивается уже очень многое – к профессионалам подключаются общественные эксперты. Но, к сожалению, у непрофессиональных авторов – участников конкурса – отсутствует элементарное представление о сути экспертной работы, а тем более, о каких-то там критериях, и некоторые потом грустно спрашивают: «Что, не понравилось, да?..», а другие долго объясняют, кому именно надо было дать премию. Были и такие уникумы, которые чётко формулировали, за что надо было наградить именно их… Но всё это вопросы культуры и профессионализма, а не вина премий как таковых.

И ещё: премии обязательно должны быть системой: вертикальной, от молодёжных региональных до всероссийских профессиональных. Если такую систему удастся выстроить, она будет сама создавать вокруг себя информационное поле – и, в частности, решать те проблемы, о которых мы говорили выше.

Несмотря на полемический задор ответов, хочу поблагодарить коллегу Светлану Замлелову за вопросы, которые дают возможность осмыслить действительно актуальные темы литературной жизни.

Вячеслав ЛЮТЫЙ, литературный критик, зам. главного редактора журнала «Подъём» (Воронеж)

1. Почему ни критиков, ни филологов не заботит такая проблема, как умирание изящной словесности, деградация художественного языка?

Пожалуй, филологи увлечены задачами совершенно противоположного толка: как угнаться за волной «новой литературы»; что подразумевал автор, предложивший непривычный излом поведения героев; как персонажи проявляют себя в слове – амбивалентные, они, как правило, и говорят на языке улицы. Причём не улицы, мучающейся от собственной немоты, когда необходимо сказать правду о происходящем со всеми нами. А уличной шпаны, которая узнала вкус скандальной известности и стремится вывалить своё душевное содержание и языковой запас на человека ещё не изведавшего волшебную речь классики. Замечу: классики давней, XIX века, и классики новой, отошедшей от нас всего лишь на несколько десятилетий. Эти филологические «шахтёры», опускаясь вглубь вздыбленной семантической породы, рады, когда слово вдруг соответствует художественному облику героя произведения. Но соотношение этого результата с нравственным правилом и традицией человеческих взаимоотношений их не то чтобы не занимает – они попросту не понимают такое сопоставление как аналитическую и творческую задачу. Я как-то случайно увидел по ТВ, как скандинавская дама-искусствовед, вполне приличного вида, не европейский сноб, честно пыталась охватить «духовные» бездны инсталляции Кулика, скандальной и элементарно бездарной: корова – Россия – заглянуть вглубь коровы... Бедняжка, она старалась найти искусствоведческий аппарат для того, чтобы охарактеризовать увиденное, не осознавая, что перед ней – пошлость и низость.

Примерно такая же история и с нашими филологами: они готовы погрузиться в словесные пласты текстов Сорокина, но забывают о сатирическом правиле для рыцаря, упавшего с коня: прежде всего – встать и почиститься («Янки при дворе короля Артура»). И здесь стоит сказать о сбитом целеполагании нашей филологической науки, которая сегодня во многом стала обслуживать разговорный обиход: вот уже и «кофе» в словаре позиционируется как слово среднего рода. Однако в корпоративном кругу почему-то филологи стараются говорить в нормативном отношении правильно, а революционеры, изучающие арготические способы выражения душевного состояния, отчего-то в разговоре с начальством и не думают применять фигуры девиантной речи.

Всё это происходит по одной простой причине: государство не определило своего отношения к литературе. Почему-то президент получает в подарок при посещении выставки собрание томов Акунина, но, видимо, хочет, чтобы защищали родину молодые ребята, читавшие прозу, скажем, Константина Воробьёва. В итоге в общественном сознании – или, скажем точнее, в обывательском ценностном ряду – вальяжный и циничный Дмитрий Быков стоит на почётном месте, а книги, к примеру, Василия Килякова, редкие по искренности интонации, отсутствуют вообще: в списке публикаций этого автора обозначены только толстые журналы. И тут – дополнительный упрёк нашему Союзу писателей.

Филологи, изучающие литературу последних десятилетий, почему-то отказались от сопоставления текста, которому уделено пристальное внимание, с его литературными предшественниками. Видимо, разлом русской истории по линии 1991 года отпечатался и на собственно филологической практике...

Иное дело критики. Тут уже дело в востребованности этой профессии: с одной стороны, издательским бизнесом, с другой – ангажированной и буржуазной прессой. Критика «с полотенцем через руку» совершенно забыла о драгоценных традициях русской литературной аналитики. Даже у Писарева, порицавшего А.Н. Островского за смерть Катерины в «Грозе» (дескать, поругала свекровь, так теперь уж и топиться...) в иных статьях можно найти очень точные наблюдения и замечания по существу разбираемого сюжета. Сегодня мякину, которую пишут о свежеиспечённой литературе, порой и читать не хочется – из-за сервильности суждений или из-за ментальной подлости доводов.

Таким образом, филология и литературная критика, хотя и полагают себя в авангарде культурного продвижения в неизвестное, как будто забыли о собственной своего рода охранительной функции. Можно смеяться, вспомнив анекдоты Хармса о Толстом, но нельзя всерьёз подходить к творчеству Толстого с подобными амикошонскими мерками.

 

2. Для кого пишет современный писатель, и может ли Союз писателей способствовать тому, чтобы до читателя доходила альтернативная «раскрученной» литература?

Чтобы понять, для кого пишет современный писатель, прежде нужно так или иначе обозначить, что этому писателю нравится в окружающем пространстве, как он относится к себе, что для него отечественная история, жалко ли ему людей или он любит человечество в целом. В самом общем смысле речь идёт о степени эгоизма пишущего человека. Писательское сообщество – квинтэссенция амбиций, уважения к собственному занятию, ревности к иным литераторам. И ещё – чуткое вслушивание в пространство: где издать созданное произведение, быть может, даже оттеснив кого-то из коллег. Всё это есть, но существует и кое-что иное:  внутренняя уверенность в том, что помимо тебя живёт и не иссякает огромный смысл, включающий в себя понятие отчей земли и родной истории, святых могил и невинного детства. Если у писателя в душе присутствуют подобные координаты, то вопрос об адресации литературного произведения становится условным. Пишется такая вещь по внутреннему наитию, но совпадает ли она с привычками и ожиданиями читательского общества, сказать сразу невозможно. При всём весьма сложном личностном отношении к Павлу Лунгину, его фильм «Остров» неожиданно для муравейника либералов посмотрела вся страна. А позже страна плевалась, познакомившись с его же «Царём» и устными комментариями режиссёра по поводу этого сюжета. Можно округлить адресацию до понятия единомышленников и людей сходного с автором возраста, однако эти категории – в пользу бедных завсегдатаев ТВ-шоу на канале «Россия» или «Культура». Для кого писал свои картины гениальный Павел Рыженко – картины исторические, пейзажные, портретные, духовные? Ведь телевидение осталось слепоглухонемым по отношению к этому огромному явлению изобразительного искусства. Но всякий человек с чувством прекрасного, с ощущением русской чести воспринимает живопись Рыженко с волнением. Поэтому настоящий художник работает для зрителя и читателя, которому он внутренне может доверять. Это – своя душа, только в некоторых вопросах неосведомлённая. И только тогда возникает взаимный заочный диалог.

Первичная адресация автора, практически, всегда ущербна. Впрочем, можно обозначить категории читателей, которым углубляться в текст не стоит. Положим, лесбиянкам не понравится повесть о любви и мужестве так же, как и гомосексуалистам с щетинкой на лице. И далее – по тому же апофатическому правилу. Эта не-адресация подразумевает в числе читателей нравственно здоровых людей. Всё иное – в духовных координатах общества.

Десятилетия нам забивали уши глупостями об общечеловеческих ценностях и свободе слова, а теперь встрепенулись и заговорили о понятиях настоящих, традиционных. Вот президент сказал добрые слова о творчестве Шукшина – спасибо ему за это. А параллельно премия «Большая книга» была присуждена Владимиру Сорокину, хотя стыдливо дали ему второе место. А надо было бы первое, сообразно составу жюри: дескать, президент здешним «колорадам» негромко нахваливает «лапотника», а мы – поверху, да с шумом – покроем кремлёвские благоглупости каким-нибудь любителем фекалий!

Пусть же это разделение по линии духовного и нравственного чувства будет видно каждому, дабы он выбрал, глядя на своих детей и семью, с кем он хочет прожить последующую жизнь.

Союз писателей России – организация противоречивая по определению: творческое объединение не может провести в жизнь принцип объективной оценки художественного произведения. Но чутьём такая организация обладать должна, а также – ощущением собственной широты и значимости. Когда провинция по творческому весу не легче столицы, а та, в свою очередь, не выпячивает привычно челюсть: я, мол, главная, но понимает себя реальной заботницей обо всех русских землях. Впрочем, это в полной мере идеалистическое упование.

Для того чтобы продвигать альтернативные «мусорным» опусам произведения отечественной литературы, Союз должен нарастить свои мускулы – организационные, административные, финансовые. Но это отдельная задача, огромная и тяжёлая, связь её с продвижением выдающихся литературных вещей опосредованная. Если власть будет повторять либеральные заклинания и трепать за ушко казнокрадов, чьи подобия в Китае расстреляли бы в одночасье, наши упования на продвижение русской литературы в рыночном обществе будут эфемерны. Потому что сегодня идёт война: духовная, экономическая, административная, геополитическая. И отечественная словесность должна понимать необходимую строгость своего внутреннего состояния, а также ответственность за художественную и интеллектуальную строку, обращённую, конечно же, к Богу – но и к читателю.

 

3. Какова роль критика в современном литературном процессе, что должен делать критик, где искать жемчужные зёрна?

Понимание роли критика сегодня, на мой взгляд, двоится. Несомненно, есть необходимость в обзоре литературных событий, произведений и позиций. С другой стороны, критик должен войти в художественный мир стихотворения или рассказа (повести, романа) и понять его устройство, его движение во времени и пространстве, его привязку к реальности и идее. Мне ближе вторая роль, хотя поиск новых имён и творческих вех, так или иначе, с этой задачей соприкасается. Тут проблема в другом: критика сегодня более занята «опознаванием» творческих объектов, но отнюдь не их исследованием. Так было со стихами Марины Струковой на рубеже 2000-х и со многими другими авторами и произведениями. То есть привязка критики к литературному процессу провоцирует определённую поспешность: вглубь предмета критик не заглядывает, а удовлетворяется внешними констатациями. Помимо того, есть ещё и филологический подход к решению критической задачи: набросать перед читателем чертёж произведения, рассказать о его формальной конструкции и коннотациях текста, пропитать это рассуждение грустью или радостью – и счесть поставленную перед собой задачу решённой. Забыв при этом о связях сюжета с историей и судьбой, с этическим выбором и смыслом поступков, с реальной жизнью и исторической традицией. Критик должен выделить в произведении самое главное и прояснить взаимоотношения всей плоти текста – с его сердцем, с тем существенным, ради которого автор и приступал к воплощению своего изначального замысла. Бывает так, что результат не совпадает с акцентами, которые писатель определял для себя заранее – ведь литературное произведение живёт по собственным законам, авторское своеволие, как известно, имеет пределы. Понять сколь можно точнее происходящее на страницах романа или в строках стихотворения критика и может, и должна – потому что иначе ей суждено быть служанкой, а не самостоятельным участником литературного процесса. Но есть у критики и искушения: назначать и рушить имена, определять лучшее по своекорыстным соображениям, управлять литературным процессом в соответствии с некоей необъявленной задачей и быть властительницей творческих судеб. И это есть в сегодняшней литературе.

Просто критик должен читать журналы и книги, любить хорошие стихи и неожиданные переливы авторского голоса и стремиться разгадать тайну художественного воздействия поэтической строки или прозаического высказывания, – это двигатель его литературной работы, источник его вдохновения. В противном случае критика становится ремеслом и, как следствие, способом устройства личной жизни.

 

4. Та же проблема у читателя – как найти хорошую литературу среди современного массива. В магазине – джентльменский набор, читателю сложно ориентироваться. Проще отказаться от современной литературы и классику читать – как русскую, так и зарубежную.

Чтение классики позволит читателю сохранить собственную душу и достоинство, но всё-таки он живёт в начале нового века, и современность требует своего воплощения в художественных образах и характерах героев. Читателю же всё это необходимо для того, чтобы «опознать» реальность в её наиболее выразительных и важных чертах.

Положение читательское сегодня, действительно, чрезвычайно уязвимое. Кликушество либеральных СМИ, назойливое предложение ознакомиться с текстами очередных «голых королей» от литературы предстает в виде некоей чёрной энергетической стены, которой подлинная литература отделена от русского человека. Эти бойкие авторы могут показать нам «сложного» героя, который воюет с либеральной номенклатурой, но не прочь при случае и поучаствовать в групповом сексе. Или что-то подобное – смесь нечистот и стремления побороться с несправедливостью.

Однако нам сегодня как никогда нужна чистая душа, в которой нет лукавства и способности мелко сподличать в непростых обстоятельствах. Мы вспоминаем пушкинскую Татьяну как идеальный женский образ, но отчего-то не стремимся достичь этих высот, останавливаясь на полдороге и оправдывая себя близостью к осязаемой действительности. Но на самом-то деле литература истосковалась по большим характерам и ясным душам, а читатель именно потому и тянет руку к классическому тому прозы, поскольку давние страницы отвечают его внутренней жажде. Эти позиции важно всячески поддерживать в критике и в литературных газетах по всей стране. Толстые журналы должны уяснить, что только здесь сосредоточен потенциал русского развития и светлого завтрашнего дня. Библиотеки, проводя встречи с читателями по поводу литературных новинок, вполне в состоянии взять на себя функцию нравственной  навигации в океане современных текстов. Можно назвать ещё несколько важнейших пунктов, влияющих на сближение настоящей литературы и настоящего читателя. Однако все они нуждаются в объединяющем начале, которым, несомненно, обязан быть Союз писателей России.

Но сегодня ему остро не хватает последовательной наступательной политики и действий. Власть почему-то полагает, что русские писатели будут скрежетать зубами, но не замахнутся на её реальные основы. Эта иллюзия должна быть развеяна. Так называемая элита нашего государства должна знать, что писатели её не любят и после некоей «точки невозврата» могут такую свою нелюбовь любыми средствами транслировать российскому читателю. Разумеется, не с позиций либеральных любителей осетрины и публичных соитий перед объективом камеры, не с позиций «баррикадного» решения всех идеологических и социальных вопросов. Но глухой ропот народа и отчётливое слово писателя должны нарастать и приобретать оттенки бури в тисках терпения.

Здесь есть ещё одно очень важное уточнение. Как-то принято у нас сегодня говорить честные слова, а жить порой – с завидной ловкостью. Это обстоятельство в очень большой степени снижает доверие к современной русской литературе. И важно понимать, что во многом ещё и поэтому читательское доверие к писателю может иссякать – так вода уходит из колодца.

Между тем, сокращаются на радио литературные передачи или выбрасываются из штата квалифицированные специалисты, для которых литература – не род заработка, а душевная потребность. Иные региональные организации Союза писателей находятся в униженном состоянии – где-то из-за нравственной чёрствости администрации, где-то – по собственной инертности, подчас почти предательской. Подобная картина в преддверии продекларированного президентом Года литературы весьма распространена. В этой связи стоит понять: если писатели не будут делать шаги навстречу русскому читателю в самых низовых звеньях нашей творческой организации – ничего не выйдет, потому что сегодняшняя власть понимает только волю к действию и опасается её.

Поэтому я придерживаюсь крайне пессимистической точки зрения на проблему читателя: где найти хорошую книгу? Нет сейчас непосредственных инструментов, которые помогли бы решить положительно эту задачу. Она может решиться только в виде следствия: станет Союз писателей России наращивать свои мускулы – последуют волны и в других направлениях. Будет организация съёживаться, а либералы ползти изо всех щелей, словно тараканы – литература в России вполне может превратиться в поле, на котором собирают свой урожай бесчисленные клоны Улицкой-Сорокина-Быкова-Рубиной-Акунина-Донцовой…

 

5. Премия – идея хорошая как система поощрения и ориентир для читателя. Но сегодня премии себя изжили, превратившись, с одной стороны, в коммерцию, с другой – в «лохотрон». Нужны ли вообще премии или некие конкурсы?

Говоря о нынешних литературных премиях как о явлении структурно изменённом, мне кажется, мы не должны отказываться от самой идеи награждать лучшие произведения литературы и выделять достойные имена. В противном случае мы принципиально лишаем читателя возможности ориентироваться не только в море словесности, но и в дремучих зарослях современной жизни.

Жюри состоит из ангажированных либералов или же это некий «междусобойчик»... Может быть, стоит обратить внимание на этот конкурс и разобрать его на составные части, чтобы все действующие лица стали неотделимы от собственного позора?

С другой стороны, возможно ли принципиальное решение в обстановке, когда один автор талантливый, а другой – нужный, тогда как третий – потомок громкой литературной фамилии? Если появится в составе судей человек-кремень, тогда и будет результат. А если нет, то, может быть, нужно назвать истинную цену сочинениям лауреатов-почвенников, а потом обратить внимание на тех, кто отдал свой голос в их пользу?

Помню, года четыре тому назад я посоветовал молодому воронежскому поэту и прозаику послать цикл своих сказок (не только по моему мнению, просто отличный!) на конкурс соответствующего профиля. Его там приняли как бедного родственника, а потом и концов конкурсного произведения не нашлось. При этом Лидия Сычёва представила одну из сказок его на Рождественских чтениях, чрезвычайно высоко оценив эту вещь. Не позорные либералы, которым сладко представить, скажем, Бабу-Ягу в качестве престарелой лесбиянки и мужененавистницы, сидели в том оргкомитете и жюри. Вроде – все приличные люди, да и конкурс существует поныне. Однако осадок остался крайне неприятный: как будто с одной стороны – столичный снобизм, с другой – «не по чину парень высунулся»...

В целом система премий – это авгиевы конюшни. Но их важно вычистить, а не развалить до основания. При этом вспомню ещё раз слова президента о замечательном таланте Василия Шукшина. А почему бы не подкрепить  тихие эмоции конкретным предложением: сделать существующую премию имени Шукшина одной из главных государственных литературных наград современной России? Ничего подобного мы не услышали. Но ведь и вопроса такого не прозвучало...