* * *
Ближе к ночи прояснится небо,
В берег льдинкой уткнётся вода.
Зря решил ты, что будто тут не был.
Отчего же взволнован тогда?
Словно льды, растопи эти мысли.
У обид не бывает мостов.
Как цепляется сердце за мглистый
Берег ветками голых кустов!
Даже если прояснится небо,
Даже если ударит мороз,
Ты не думай, что будто тут не был
И не гладил стволы у берёз.
Сплошь усыпала осень дорожки
Пёстрым бархатом поздней листвы…
Ну, ещё, ну, чуть-чуть, ну, немножко
Вдохновенней наклон головы!
Это небо, развёрстое небо –
Не причина, не следствие, всё.
Убеждай себя, будто тут не был,
А дыханье от речки – твоё!
* * *
Е.А. Исаеву
А где оно, это Коршево?
А там, где весной Битюг
Несёт ледяное крошево –
Творение зимних вьюг.
То ёршики, то карасики
Резвятся в волне речной.
Девчонки играют в «классики»
На солнышке за избой.
Мальчишки знакомой тропкою
Спускаются на улов…
Даль памяти – над пригорками!
Суд памяти – от крестов!
Воткнув посредине улицы
Для коз деревянный штырь,
Весна, от света сощурившись,
Выходит в степную ширь.
Играйте, девчонки, в «классики»!
Мальчишки, готовьте сеть!..
Тут раньше рождались классики,
А хочется, чтоб и впредь.
* * *
В три петельки – роспись,
В пять крючков – судьба…
Над избой – как роскошь
В завитках труба.
Жестяное чудо,
Волшебство души…
Мы всегда – отсюда,
Из родной глуши.
В веке несчастливом
В кровь разбиты лбы.
Вылетели дымом
Судьбы из трубы!
РЕЧКА КРАСНАЯ «…выходить и селиться особливыми слободами не только в Сибири, но и в Воронежской, Белгородской и Казанской губерниях на порожних и выгодных землях… и жить им и детям их как здесь в России имянными блаженными».
Из указа Екатерины II от 1762 года. Край мой с речкой и лощинами,
С поймой в маковках копён!
Настоящими мужчинами
Триста лет как заселён.
Был указ екатерининский
По-имперски мудр для слуг:
Сердцу русскому раздвинуться
В степь – за Дон и за Битюг.
Но от правды не схоронишься!
Тайный смысл не огласим:
Вместе жить им в Подворонежье –
Староверам и мирским!..
*
Мужики нижегородские –
Бородатые раскольники
По степям первопроходцами
Обживали суходольники.
И туда ж за долей лучшею,
Исполняя волю царскую,
Шли можайские, калужские,
С ними тульские, рязанские…
По-крестьянски мускулистая,
От степных ключей скуластая,
Голосистая и чистая,
Их селила речка Красная.
Левый берег – кущи донника,
Правый – тальники настырные.
Слева – мрачные раскольники,
Справа – челядь монастырская…
*
Край мой с речкой и лощинами
В горе всех перемешал!
Настоящими мужчинами
Век двадцатый обнищал.
Дед Гаврюшка спился начисто,
У Сысоя съехал ум…
В жизни их давно не значатся
Никон, также Аввакум.
*
Времена послевоенные.
Нет богов для победителей!
Люди в вере – это пленные
В недорушенных обителях.
Свист и хохот по окрестности.
В буйстве молодость шпанастая
С шей своих срывала крестики
И швыряла в речку Красную.
Эй, а церковь с колокольней чья?
Сдёрнут крест колхозным мерином.
И смешалась кровь раскольничья
С кровью той, с другого берега.
Ворковали гули-гулюшки
На крыльце у тётки Верочки.
Приставал на играх-гульбищах
Парень к девке староверочке.
В православной церкви первенца
Окрестила… Только всячески
Стыд грызёт… И чтоб увериться,
Крестит и в старообрядческой…
*
Край мой с речкой и лощинами!
Рыщет волком человек.
С настоящими мужчинами
Порешил безбожный век.
Над заброшенными хатами
Ветер кружит прах-печаль,
Будто новыми сарматами
Обуяна с юга даль…
Доля-долюшка неясная,
Всю испей, да не отравишься!
Отчего ж ты, речка Красная,
За камыш водой цепляешься?
Отчего же тиной-ряскою
Затянулись родники?
Лишь торчат живыми распрями
Из трясины топляки.
Берег левый – глушь пустынная,
Правый – тишь от большака…
Сторона моя старинная,
Больно рана глубока!
*
Я спросил: «Ответь на главное:
Дважды был крещён я матушкой…»
«Всё едино: православные!» –
Успокоил в церкви батюшка.
* * *
Мне какому крыльцу помолиться?
У того, что построил отец,
Незнакомые юные лица –
Две девчушки и брат их, малец.
Ну а тот, что теперь доживает
Вместе с мамой остаток судьбы,
Не встречает и не провожает,
Будто пасынок он у избы.
Вот и вся наша жизнь человечья –
Неказистая серая даль…
Уместились под тенью крылечной
Двух столетий любовь и печаль.
ДИАЛОГ У КОЛОДЦА - Далеко ли до трассы?
- Вёрст двенадцать, милок.
- Дай, бабуся, в дорогу водицы глоток.
- Пей, родимый, в колодце вода хороша.
Смотришь, с пылу остынет больная душа.
- Отчего же она, непонятно, больна?
- Э-э, такие настали, милок, времена…
А вода хороша… Мой явился с войны, -
Ух, горяч был и зол, что с огня чугуны.
Остудился, Бог дал, миновала беда.
Всё твердил мне: «Святая в колодце вода!»
Умер в нонешний год – будь там пухом земля!..
- Впрямь, бабуся, святая водица твоя.
ДИЧКА
Грушу рубили мы – старую дичку.
Дед хлопотал возле нас до зари.
Водки – по стопке,
По горстке – камсички,
Чтоб не остыло и жгло изнутри.
… И повторили ещё раза три.
После пилили.
Сосед матерился:
- Крепкая, стерва! Не режет пила.
Вправду ведь скажут: каким кто родился.
Дичка не баба – стройна, да кисла!
… Вот оно, братцы, какие дела!
Ствол – на поленья,
А ветви – в сторонку,
Пень – вместо столика в сад, в уголок.
Дед под хмельком:
- Заколю поросёнка,
Внуков сзову – и за этот пенёк.
… Дед занемог. Кто-то пень уволок.
* * *
В саду отца ни деревца, ни ветки.
Земля пустая с примесью песка.
Да мягкий след от тапочек соседки,
Что угощала кружкой молока.
Босой ногой ступлю на ком горячий, -
И жжёт в груди, и отдаёт в виски,
Как будто сам себя переиначил
И выкорчевал, выжег от тоски.
Понять бы всё, как бы взглянуть из детства,
Чтоб сам себе ответить чётко мог,
Когда и кем отцовское наследство
Промотано в рекордно-жуткий срок.
С чего начать? С какого уголочка?
Земля пустая хуже целины.
Сожмись, душа, до ломкого комочка,
В прах обратись под тяжестью вины!
Как часто мы шустры на раскорчёвку!
Щепой по лицам гулкая беда...
В отцовский сад нашкодившим мальчонкой
Вхожу, не зная деть себя куда.
* * *
Могильная тишь околотка.
Похмельное чувство вины.
И булькает в юные глотки
Палёное зелье страны.
Немые и ржавые рельсы.
Ушли в никуда поезда.
Как эхо новейших репрессий –
Некошеная лебеда.
Об этом ли разве мечтали?
Про это ли видели сны?
И каркает ворон печали
С макушки корявой сосны.
МЧАЛСЯ ПОЕЗД Мчался поезд с броской вывеской «Держава»
Мимо Курска, мимо Брянска, мимо Ржева...
Мчался, сердце обжигая жгучим жаром
И шампанским пенно пыжась по фужерам.
Мчался, графики ломая и маршруты.
Даже птицы замолкали в околотках.
Щукой хищно мрак глотал, визжал до жути,
Раскаляя до свечения колодки.
И забытыми ветрами пассажиры
Устремлялись за вагонами вдогонку.
И шныряли по перрону старожилы,
Неуехавшим сбывая самогонку...
Ты меня на этот поезд провожала.
Бравым маршем оглашал оркестр вагоны.
И дрожали твои губы, как «Держава»,
Устилая дробью стыков перегоны.
С той разлуки кто я в поезде кошмарном –
Пассажир или заложник, я не знаю!
И мелькает полустанком долгожданным
Всё, что вспомнить я теперь не успеваю.
ПОЭТ И ДЕРЖАВА
1
Моя великая Держава
Меня по буковке рожала,
Вживляла в слоги и за дверью
Всегда держала начеку
Того, кто мог в причудах жанра
Без снисхожденья к подмастерью
Сыскать тлетворную строку,
Чья страсть без пули поражала.
Моя почившая Держава
Зря надо мною так дрожала,
Ревниво метила страницы
И жирный ставила вопрос,
Вонзив его точёным жалом
Перед строфой, где грусть, как птица,
Металась в клетке и всерьёз
Идей вождей не выражала.
Меня несчастная Держава
В учениках не удержала!
2
Окончен век – и нет Державы.
Не подмастерье я давно,
А на душе темно и ржаво
И даже хуже, чем дрянно!
И в коммерсантах бывший цензор.
В учётный лист вносить не стал,
Что в текстах он царил, как Цезарь,
И с ходу рукопись черкал.
О, наше время! Что за нравы!
Аудитории страны
Пусты для бренности и славы, –
Кому поэты в них нужны?
Народ давно стихов не просит.
И не до них ему сейчас.
Нет веры в Болдинскую осень,
Нет смысла в ссылках на Кавказ.
Нет озорства и нет задора,
Нет воспитательных бесед
В партийных строгих коридорах
С угрозой выложить билет...
Поэт не звучен, коль не свистан!
Ему, как волку за флажки,
Хотя бы раз ступить на выстрел,
Чтоб цену знать своей строки!
* * *
Стервенеем, черствеем, звереем.
Чем цивильней живём, тем подлей.
И друг друга прощать не умеем,
И стыдимся казаться милей.
Пропадаем, мельчаем… По краю
Ходим, гоним, играем с судьбой.
Страшно мне, что и сам пропадаю,
И тебя волоку за собой.
Понимаю умом своим трезвым,
Сердцем чутко эпоху ловлю
И капризным ребёнком прогресса
Ненавижу его и люблю.
ГУБЕРНИЯ. ФЕВРАЛЬ Губерния. Февраль. Ещё морозно.
Ещё снежок коварен, словно враг.
Он вынуждает дёргаться нервозно
Крутые «тачки» и толпу зевак
Вдоль набережной, там, где автогонки
На льду водохранилища, к мосту,
И где девицы, словно амазонки,
На иномарках ввозят красоту
Моднючих стрижек, кремов и помады,
Духов и курток, тоненьких бровей
И сигарет – сто миллиметров смрада
Меж вычурно наклеенных ногтей.
А что февраль? Февраль – всего лишь повод
Для слухов, сплетен, прочей ерунды,
Чем, наряду со снегом, дышит город
В преддверии тепла, большой воды,
Руки Москвы в замене местной власти,
А это вам совсем не автокросс,
Тут интересней, тут бушуют страсти,
И стук сердец страшней, чем визг колёс.
Тут головы летят за дозволенье
Злым языкам всех видов и мастей
Перемывать с холопским откровеньем
Персонам важным прелести костей.
На площади вождя в бетонной рамке
Каток – как аргумент в чужой игре:
Не допустить здесь митингов и драки
Ни в феврале, ни позже, в сентябре,
Чтоб, если что, обобранных до нитки
Реформой коммунальной горожан,
Кто прослезился, посчитав убытки,
И зароптал, почувствовав обман,
Направить вниз, туда, где автогонки,
Где девочки, зеваки и азарт:
Пускай у речки надрывают глотки,
Пока не дан на перемены старт.
Февраль таков! Конец или начало?
Никто не знает. И опять – снежок.
А «тачку» занесло – не избежала…
Зиме – каюк, но строится каток…
Февраль! Февраль!.. Предчувствие большого.
И шевеленье клеток там, внутри.
И рёв моторов с поймы: автошоу –
Прикольный отдых, что ни говори,
Где всё живёт по правилам азарта,
Захватывает дух и рвёт сердца…
И хочется до наступленья марта
Бутылки водки, с чесноком сальца. |
* * *
Твой липовый город, где липы – лепниной на фоне фасадов,
Где сам ты, как липка, ободран, пропитан асфальтовым чадом;
И где у фонтана студентки, напротив университета,
Из пластика пиво сосут вопреки чистоте этикета,
И смачно плюют на окурки горчащей суспензией пену
Минуты за три до окончанья самой большой перемены.
Твой липовый город, где цвет прилипает к щекам тротуара,
Где ты без любимой – как ветка в руке незнакомки с базара,
Затискан, залапан липучими пальцами на солнцепёке,
И вышвырнут вместе с обрывком страницы из доктора Спока.
Лишь губы лепечут куплет о деревьях с названием скверным…
И нет у истории этой конца, и не будет, наверно!
* * *
Здесь покоится Валюха –
Забубённая деваха,
Городских окраин шлюха
И невинных скромниц сваха.
Лет прошло – а помнят Вальку.
Кто осудит, кто поплачет:
- Непутёвая, а жалко!
Не могла, видать, иначе…
Над могилой – чёрный мрамор,
А на нём – точёный профиль.
- И не пьётся, вот, ни грамма,
И не любится дурёхе!
Чёрный мрамор, словно плаха,
Для души, спалённой в жажде…
Мрамор тот последний хахаль
Притащил сюда однажды.
* * *
Не к месту дождь. Не вовремя гроза.
Жестокий ветер. Спутанные космы
Берёз и клёнов. Женские глаза
О чём-то с грустью вопрошают космос.
Под зонтиком ажурных фонарей
Аэропорт – обманутый любовник –
В буфетном мраке к горечи своей
Бетонным локтем давит подоконник.
Зал ожиданья. Кофе. Леденцы.
Тут север с югом – поневоле братья.
И лайнеры – небесные птенцы –
Полощут крылья в лужах на асфальте.
* * *
О чём ты, скрипка, плачешь на бульваре?
Листвой опавшей плавится заря.
Твой музыкант, подобно сталевару,
Смычком вздувает пламя октября.
Приткнуться негде звуку на манеже:
Оркестр бульвара – домны жаркий гул,
Твоей струны отточенную нежность
Он языком пылающим слизнул.
Ты, скрипка, плачь, не оставляя муки,
Октябрьской сценой зрителей конфузь!
Всё переплавит осязанье звука,
Кипящей сталью влившегося в пульс.
БЕЛЫЙ БОК И ЧЁРНОЕ КРЫЛО
Я тебя изъял из подреберья,
Где когда-то золотились перья.
Им на смену ветром принесло
Белый бок и чёрное крыло.
Птица моя странная – сорока.
Что мне от тебя? Одна морока!
Выболтала рощам и лугам
Всё, что полагалось только нам.
Этот голос подхватило время,
В нём созрело брошенное семя.
Чуда нет, и семя проросло
В белый бок и в чёрное крыло.
И летят, от двух начал зачаты,
Бело-чёрной масти сорочата.
Где темно от них, а где светло.
Белый бок, что чёрное крыло.
Кто не любит, пусть живёт надеждой,
А кто любит, верит, как и прежде.
Источают вечное тепло
Белый бок и чёрное крыло.
* * *
Молодо-зелено, зелено-молодо…
Требуют чувства морозного холода.
Лыжи под мышку, рюкзак за плечо…
Дружбе – просторно, сердцам – горячо!
Было, да сплыло, следов не оставило.
В памяти всё уложилось по правилам:
Лыжи, рюкзак и тебя на плечо…
И от любви – горячо, горячо!
С русым колечком под вязаной шапочкой
Сняты с дистанции юные шалости.
Жизнь зацепилась плечом за плечо…
И – горячо, горячо, горячо!
* * *
Сохранить бы на миг шум багряной листвы
Поздних вишен в саду, где синички-кокетки,
Из округи слетевшись к кормушке, на ветки
Сыплют прямо с небес шелуху синевы;
Где за садом, к болоту, на соснах зажжён
Новый день от луча в знак широкого жеста
И где первый мороз из серебряной жести
Ладит маковки смётанных в зиму копён…
Подступает пора уходить, увядать,
Мелкой твари сползаться под пни и под крыши,
Чтоб судьбой отведённую некогда нишу
Без смущенья, покорно, как есть занимать.
И напрасно соседская блеет коза
Возле старой ветёлки – такая чудачка!
Время плотно спрессуется пылью чердачной,
Полоснув через щель синевой по глазам.
Но в последнем наивном порыве своём
Поздней вишней душа встрепенётся над пашней
И синичкой порхнет от кормушки домашней
За осенним коротким стремительным днём.
* * *
С ума сойти, какие кренделя:
Спустя неделю после Рождества
Под яблоней январская трава
Сочнее, чем в июне от дождя!
Дивят же нас причудами погод
То новый век, то старый Новый год!
Сосед по даче в гневе на гусей:
От красных лап в липучей жиже двор.
Жене орёт: «Всех порешу!», - топор
Хватает зло и прямо у дверей
Гаражных – шлёп! Ну, как на льду гусак!
И в жиже той и брюки, и пиджак
…Сквозь щель в заборе сцена – просто смак!
Хоть минул век, а нравы на Руси
Всё те и те, любого расспроси…
Подгляд да зависть – наш исконный знак.
Но даже в январе, в разгар зимы,
Коль нужно, прорастём травой из тьмы!
В ГОСТЯХ
В деревню ездил, где рождён.
Едва пробрался – снега в пояс.
… Вот тётка Маша, беспокоясь,
Что в печке жар не разведён,
Ворчит, ворчит на дядю Ваню:
«До полдня дрыхнешь на диване,
А двор от снега не метён!
И овцы блеют – прям поют,
Из хлева морды, вишь, наружу.
Бараны! Что возьмёшь с яружных?
Из свёклы пойло вот варю…
Травы давала… Всё одно же!
Хучь пару б к Рождеству под ножик:
Сожрут, скотины, к февралю…»
Залаял Шарик, и в окно
Всем телом тётка, занавеску
Отводит. «Чёрт несёт невестку, –
Мне шепчет. – Вот ишо глумно!
Вчерась орала: ни за тыщу
К нам с дедом… Петьку, мужа, ищет…
А тот, поди, уж жрёт вино!»
За разговором день как час.
И про паи, и Кремль, и льготы…
А зимний сумрак шустрый – вот он!
«Дак ты у город, аль у нас?
Заночевай, а то уж поздно!
С Иваном выпей граммов по сто.
Мой первачок-то, знаешь, класс!»
Но чует: зряшный уговор.
Не обижается. Косынкой
Трет уголки у губ. «Маринке
Поклон от нас…» Прогрет мотор…
Во всю метёт… Тут дядя Ваня
Поднялся, наконец, с дивана.
«Ну, с Богом!» - проводил во двор.
* * *
В затянувшейся непогоде
Среди дальней и близкой глуши
Дай в дорогу немного свободы,
Неустроенность русской души!
То люблю тебя, то ненавижу,
То с тобою суюсь в полынью,
То к себе подпускаю поближе,
То в сторонке с опаской курю.
Чем всё кончится, толком не знаю!
Но по вздоху, по шагу сужу:
Что-то кровное в сердце теряю,
Чем-то зряшным в дороге дышу.
То люблю, то сильней ненавижу,
То спасаюсь, как от полыньи,
От свободы, что где-то в Париже
Проедает родные рубли.
КАШТАНЫ
Плюхнись, сентябрьская спелость, каштанами,
Выкатись с гиканьем на тротуар,
Будто чумазая и голоштанная
Сотня малюсеньких Килиманджар.
Все мы корнями оттуда, из Африки…
Все мы каштаны – сдери кожуру,
И обнаружится без географии
Близость по духу и крой по нутру.
Знает нас осень, мудрейшая тётенька:
С ветки стряхнёт, не посмотрит на сан –
И кто родился плюгавым и кротеньким,
И кто в дородный сложился каштан.
Радуюсь чуду наивно и искренне.
Дни урожайные – срок, а не страх.
Лучше ли разве каштаны парижские
Тех, что росли на донских берегах?
В тайном родстве, как язычник для суженой,
На обереги сую их в карман…
Зрелость сентябрьская – правда досужая:
Падает, падает спелый каштан.
ТРИ ДНЯ В ЯЛТЕ
1.Прогулка под дождём
(Первые впечатления)
Встречает Ялта сеющим дождём
И цепью гор с барашками тумана.
Мы под дождём вдоль пристани идём,
Забыв, что счастье – тоже часть обмана.
Когда чего-то очень сильно ждёшь,
А душу пылко забавляешь чувством,
Всегда и вдруг её остудит дождь
По правилам небесного искусства.
На фоне яхт не смотрится печаль.
Расправив зонтиков цветные крылья,
В тончайшую любовную вуаль
Вплетает дождь всё побережье Крыма.
И каждый шаг – как молния в грозу…
И всплеск волны – дыхание вулкана…
Тебя я тоже в Ялту привезу,
Пусть даже в дождь,
пусть счастье – часть обмана!
2. Песня армянской девушки
(На фестивале национальных культур народов Крыма)
Армянская девушка, кто ты?
Как будто родник Арарата
Струится из юной аорты
В артерии русского брата.
Мне голос твой чистый приятен,
Мне грусть твоей песни знакома.
Здесь, в Ялте, ты дома, в театре,
И я из Воронежа – дома.
Я только что вышел из боя
За этот мой край каменистый
Под зычные зовы гобоя,
Под русскую пляску со свистом.
В пластичных татарских движеньях,
И в плачущей скрипке еврея
Душа ощутила рожденье
Второе за краткое время…
Пока твои звуки тревожат,
Пока я их сердцем приемлю,
Нам крымское море поможет
Сберечь эту общую землю.
3. Поздняя крымская любовь
(Странствуя по улочкам Гурзуфа)
Это вчера ты бродил восторженным недотёпой
По душным гурзуфским улочкам, ныряя в тень
С такими же, отправленными по школьной путёвке
С холодных краёв Союза в крымский прогретый день.
Не волновали дача Чехова, пушкинский камень
(С него поэт с Раевским следил купанье девиц)…
Из тесных двориков черешневыми губами
Лето на фото липло к улыбкам счастливых лиц.
Всё укатилось, как луна за Аю-Даг с «Артеком»,
С пионерским галстуком и со страной СССР…
В поздней любви что-то пугающее есть, как в чеке
Отеля «Интурист» с сервисом на чужойманер.
Прощаешься, и не отпускает, как сон, как клятва…
Время – искусный шкипер – в шторм ведёт корабли.
На палубе ты или на берегу Непрядвы?
Крым – ожидание чуда в поздней твоей любви.
4. По дороге в аэропорт
(Монолог таксиста)
– «Ялта – Аэропорт» – родной маршрут.
Нравится мне… Пассажир – целый мир…
Отдыхали?.. Конференция... Тут
Теперь совещаний, хоть ставь в ранжир.
Жаль: не купались… Неделю дожди.
И всё побережье – сплошной туман.
Надеюсь, что Крым у вас впереди.
В России каждый ему – Магеллан.
А я таксую… Военный моряк.
Сменил на баранку эсминца трап…
Мать сумская, отец сибиряк.
Кто я, скажите: хохол, кацап?
Там объединяются, мы – вразлад,
Как будто вчера спустились со скал.
Смешно, ей-богу: «укроп», «колорад»,
Кто-то свидомый, а кто-то москаль.
Я вот – крымчанин, горжусь, чёрт возьми,
И рад, что в Россию вернулся Крым,
Иначе б кровавый смрад от возни
Не только Донбасс – Европу накрыл…
Аэропорт – наш главный оплот…
Визитку возьмите, мало ли что…
Таксую-тоскую: эх, мне бы во флот
Сейчас, да время моё ушло! |