Обстоятельно, на основании данных архивов и свидетельств современников, автор раскрывает перед читателем этапы становления личности своего героя, его семейную историю, детство и отрочество, но и творческую, писательскую судьбу. В книге К. В. Гнетнева с наглядностью представлены атмосфера в писательском сообществе Карелии 60-90-х годов, становление Союза писателей Карелии в послевоенный период и повседневная жизнь одного из ведущих региональных журналов России журнала «Север». Книга К. В. Гнетнева «Дмитрий Гусаров. Раненый ангел» представляет собой свидетельство времени, в котором приходилось работать Дм. Гусарову и его коллегам. Это честный рассказ о том, как нелегко, сквозь препоны официальной партийной цензуры, пробиралась к читателю настоящая литература, неся правду о народной жизни. Представляем одну из глав книги Константина Гнетнева.
Глава 14. Время потерь и обретений Я же — не живу, а как будто переживаю какой-то период, хотя понимаю, что в будущем меня ничего лучшего не ждёт… Настроение всё время подавленное, ничего не хочется делать — вот уже много месяцев, словно бы кто-то выпотрошил меня… Дмитрий Яковлевич оставил журнал 1 июля 1990 года. Добившись долгожданной свободы в неполные 64 года, он решил, что самое время приняться за мемуары. Он затеял большую переписку, стал подбирать материал. Мечталось о большой, интересной и свободной работе. «Писать решил не только свои «Былое и думы», сколько «Историю моего современника», — сообщал он в письме Зое Алексеевне Богомоловой. — Книга будет состоять из двух томов. Первый — от изначальных проблесков памяти до августа 1951 года, то есть до приезда в Петрозаводск. Второй том — это записки, воспоминания и размышления редактора литературного журнала, то есть 40 лет в литературе и жизни.
Здесь одна главная тема: рассказать правду, показать, что история последних десятилетий — это не скопище грязи, а борьба и подвиг, что всё, бывшее с нами, никак не вмещается даже в такое благопристойное слово, как „застой”». 1. Остались в планах роман о женщине-современнице, двухтомник мемуаров под названием, навеянным В. Короленко, повесть «Айра» и начатая повесть «Возвращение в юность» о жизни в Ирбите и боевых товарищах по партизанской войне — добровольцах-свердловчанах, большой очерк о карельском писателе и учёном А. Линевском, «редакторские мемуары» — короткие рассказы-воспоминания о работе в журнале, о знаменитых авторах и трудном пути к читателю некоторых произведений. С преемником в кресле главного редактора О. Н. Тихоновым они даже согласовали начало публикации «мемуаров» — август 1993 года… Ничему этому не суждено было сбыться. Для новой работы сил уже не было. А те, что оставались, сгорали в непрекращающихся переживаниях о том, что творилось в стране, неуклонно катящейся к гражданской войне и хаосу. Дочь Анна вспоминала, что в тяжелейшие для него дни отец пытался занять себя домашними делами и несколько раз разбирал архивы. В 1960-е годы он занимался фотографией и теперь доставал из шкафа ящик и бумажка к бумажке, негатив к негативу перекладывал содержимое. Его хватило на пару вечеров. Потом убрал всё на место и на этом закончил. Он всё время о чём-то напряжённо думал, что-то тяжело переживал. Сидел ли за столом, лежал ли на диване или копошился с книгами — всё время был угрюмо сосредоточен и задумчив. На глазах рушилось великое государство. Шатались и валились в пропасть истории прежде незыблемые и святые основы. В эти дни он тосковал в письмах: «Сажусь к столу иногда, сажусь, но работать не могу. Душа вянет над бумагой…» Какие могли быть личные воспоминания в 1990 году? Страна разваливалась на всём гигантском пространстве, заботливо подталкиваемая в пропасть умелыми руками. Прошлое подвергалось массированному и хорошо организованному поношению. «…Настроение хуже, чем было в самые-самые тяжкие месяцы войны. Теперь нас пытаются убедить, что мы были оболванены пропагандой. Моя сестра Женя уже не может спокойно разговаривать по телефону. Она беспрерывно плачет от обиды, что порочат время её молодости…» Это из письма от 15 апреля 1991 года. В таких условиях думать о личном, вспоминать счастливое деревенское детство русский писатель не мог. «…А как брать в руки перо, если литература оказалась бессильной в преобразовании духовной жизни? Если хочется кричать и выть, призывая к благоразумию — обыкновенному, простому благоразумию!» В эти дни перестала спасать даже музыка. Множество «дорогих и родных» песен, ставших «частью не только моей судьбы, но прежде всего — души», уже не звучали, вызывая новое настроение, не звали в будущее, помогая преодолевать невзгоды, на которые так щедра была его жизнь. Как и прежде в трудные времена, Дмитрий Яковлевич зажигал иногда на столике свечку, брал баян и тихо выводил старый и родной мотив: Горит свечи огарочек, Но от песни и воспоминаний ему становилось только хуже…
2. С благоразумием в стране произошла катастрофа. И началась она, явная, болезненная в своём откровенном пренебрежении здравым смыслом, с так называемой перестройки. Перестройка середины 1980-х годов обернулась обманом. Для Гусарова обман оказался тем более обидным, что ждал он перемен в обществе давно и очень надеялся на положительные результаты, даже на некий прорыв во взаимоотношениях власти и общества, о котором часто и много говорили. Ничего не произошло. «Прорыв» обернулся болтовнёй, полной потерей государственного курса с последующим шараханьем из крайности в крайность. Отчаянием проникнуты его письма З. А. Богомоловой той поры: «Наш бывший начальник обллита, десять лет душивший, губивший и надругавшийся над журналом и литературой, стал председателем Госкомиздата республики, бывший зав. отделом пропаганды, известный Вам, снявший из вёрстки журнала самые лучшие произведения, теперь на посту главного редактора республиканской газеты и поучает писателей азам перестройки; не только поучает, но и упрекает их за то, что они в застойное время не были такими смелыми, какими стали сейчас…» Смятение, словно гнилостный болотный туман, опустилось и на литературу. Некогда уважаемый журнал «Знамя», опубликовавший несколько произведений Д. Я. Гусарова, напечатал статью, которая вызвала у него возмущение.* Идеал — это своеобразные шоры, как бы утверждал журнал, а шоры мешают развитию свободного гражданина и демократического общества. И неважно, что это за идеалы — коммунистические или гуманистические, которые проповедовала великая русская литература, или даже христианские. Одним словом — долой! Не затуманивайте идеалами мозги современного свободного человека! Но ведь именно на идеалах основана духовная жизнь человека, —с горячностью утверждал в интервью Дмитрий Яковлевич Гусаров. Писатель не может без этого обходиться. «Если есть у народа идеалы, значит, он будет разбираться где правда, а где неправда. Если всё это разрушить и заменить сиюминутными удовольствиями, жизнью для себя только, принципом „после нас хоть потоп”, то ничего, кроме катастрофы, не получится. Эта статья в „Знамени” меня сразила. Я перестал выписывать и читать этот журнал, хотя совсем недавно был его автором».** Однако острее всего переживал Д. Я. Гусаров перемены в друзьях. В декабре 1993 года он внутренне, душевно порвал приятельские связи с членом Президентского совета при Б. Н. Ельцине писателем Даниилом Граниным. «Потеря эта оставила в моей душе горечь ничуть не меньшую, чем при реальных похоронах», — записал он в дневнике.
…Они познакомились в декабре 1952 года на Всесоюзном семинаре молодых прозаиков и дружили без малого 41 год. Несколько раз в год встречались на обильных в то время съездах, пленумах, семинарах и совещаниях в Москве, Ленинграде или Петрозаводске. За четыре десятилетия было только два случая, которые всерьёз насторожили Гусарова и невольно заставили думать, что не всё и не до конца он знает о своём давнем друге. Первый произошёл давно, зимой 1960 года, во время прогулки в Доме творчества писателей в Комарово. — Мне мало, чтобы ты любил меня, мне надо, чтобы ты ненавидел моих врагов! — неожиданно посреди разговора сказал Гранин. — Это что — цитата? — после некоторого молчания спросил Гусаров. Он не понял, в связи с чем сказано это, какие могут быть у них враги. — Конечно, цитата. Пойдём ужинать… Только через два года Дмитрий Яковлевич узнал, что это действительно цитата из романа Д. Гранина «Иду на грозу», над которым он в то время работал (сцена в ресторане). Как известно, в романе молодой перспективный учёный Тулин добивается разрешения на опасный эксперимент, борется с «перестраховщиками» и теми, кто кажется ему ретроградами. Его приятелей, между тем, тревожит маленький (на фоне возможного мирового открытия!) аспект проблемы. Он состоит в том, что в случае неудачи могут пострадать и другие люди, к науке отношения не имеющие. Но это мало заботит Тулина, он настаивает, даже требует поддержки друзей. В 1962 году, когда вышел роман, герой Гранина казался не только смелым, но и по-настоящему прогрессивным. И яркая фраза подкупала читателя. Но Гусаров принять её не мог. Современный учёный Тулин в романе Д. Гранина оказался очень похожим на одного из главных героев нового романа Д. Гусарова «Цена человеку», бывшего командира партизанского отряда, а после войны начальника лесопункта Войттозеро Орлиева. Именно в те дни писатель Дмитрий Гусаров начал работу над романом, весь пафос которого был направлен против повсеместно распространившейся идеи о вторичности человеческой личности. Мы и сегодня можем наблюдать, как жизнь человека, его благополучие и судьба обесцениваются, приносятся в жертву высшим государственным интересам — так, как их понимает тот или иной руководитель. Она бывает подчинена то победе «во что бы то ни стало», то спасению очередного самолёта или корабля, то трудовым рекордам, то научным открытиям — и всё во имя каких-то будущих, неведомых современникам свершений и побед. Роман Д. Гусарова «Цена человеку» вышел в свет на год позже, в 1963 году. По роману Д. Гранина «Иду на грозу» сняли художественный фильм с яркими и известными актёрами. Фильм с огромным успехом прошёл по стране. И никто не заметил, что его главный герой, такой внешне современный и блистательный, по существу, зовёт общество в прошлое. Главный герой Гусарова Орлиев оказался более сложен, нежели Тулин у Гранина. Он менее всего походил на глянцевый портрет с обложки. Кинематографистам он оказался просто не по зубам, если даже литературные критики так и не смогли подобраться к нему по-настоящему и определить, хорош он или не хорош, современен или не современен. До 1964 года Д. Я. Гусарова укоряли, что герой — плох, что фигурой Орлиева автор возвращает читателя во времена культа личности. Через несколько лет общественные настроения переменились, и теперь автора романа «Цена человеку» винили, что он попытался «очернить» своего героя, в целом всё-таки хорошего. В 1960 году в писательских сообществах Москвы и Ленинграда нарастали нестроение и групповая борьба. Дмитрий Яковлевич, разумеется, знал об этом. Ленинградские друзья не раз аккуратно предупреждали, чтобы он не идеализировал своего друга, что далеко не все взгляды Гранина он сам смог бы разделить. Но Гусаров считал, что это пустяки, мелочи, на которые не стоит обращать внимания. Он долго был убеждён, что талант выше групповщины и рано или поздно он помирит писателей. Во второй раз Гранин удивил Гусарова в середине 1970-х на пленуме Союза писателей РСФСР, где горячо обсуждалась известная статья А. Н. Яковлева, направленная якобы «против идеализации старины». На самом деле партийный идеолог и ярый русофоб А. Н. Яковлев указывал русским писателям на их место в строю денационализированных литераторов-интернационалистов. Даниил Александрович неожиданно резко высказался против того, что было по-своему свято для Д. Я. Гусарова. — Неужели ты и впрямь считаешь Носова и Белова талантливыми прозаиками? — спросил он. — А ты разве нет? — от неожиданности оторопело, вопросом на вопрос, спросил Гусаров. — Вся наша нынешняя деревенская литература — это жалкое эпигонство и подражательство… Дмитрий Яковлевич вспоминал, что разразился целой тирадой о традициях и народности, о том, что произведения Белова и Носова потому так трудно пробиваются в печать, что несут в себе новую и непривычную для советской литературы правду о деревне, о коллективизации, о современной колхозной жизни… «Он терпеливо слушал и, хотя чувствовалось, что не согласен, ни разу не перебил меня — лишь улыбался своей загадочной полуулыбкой…» — Хорошо нам, авторам, за такой редакторской спиной… — и он дружески, полушутливо похлопал меня по плечу.*** Мне неизвестно, что произошло в среду вечером 22 декабря 1993 года в доме Дмитрия Яковлевича Гусарова. Вероятно, он посмотрел интервью по телевидению или прочёл очередное высказывание Даниила Александровича, в котором тот был искренен в своём отношении к России и тому, что в ней происходит. Да это и неважно теперь. Внутренне он был готов к потере… Он был раздавлен ещё в начале октября,**** когда в газетах появилось коллективное обращение 36 известных писателей либерал-демократов. Они требовали от Ельцина запретить Компартию, русские национальные движения, газеты и телепередачи, протестующие против политики разрушения страны, упразднить Верховный Совет и Конституционный суд. Патриотов и государственников, к которым в полной мере относил себя сам Д. Гусаров, в письме именовали не иначе как «красно-коричневыми оборотнями», «тупыми негодяями», «идеологическими пройдохами». В полном соответствии с жанром была и концовка письма: «История ещё раз предоставила нам шанс сделать широкий шаг к демократии и цивилизованности. Не упустим же такой шанс ещё раз, как это было уже не однажды!» Среди мечтающих о «широком шаге» неизвестно куда были дорогие Дмитрию Яковлевичу имена В. Быкова, В. Астафьева, А. Адамовича, Д. Гранина… Повторю: к концу 1993 года мир под ногами Дмитрия Яковлевича Гусарова рушился. И неважно, какая капля упала на весы, когда всё, связанное с именем Гранина, вдруг сошлось в одной точке, как сходится энергия бронебойного кумулятивного снаряда. Они давно уже были по разные стороны баррикад, не общались лично, не писали друг другу писем. Обласканный властями знаменитый писатель Даниил Гранин, а теперь ещё и крупный общественный деятель, член высшего в государстве Совета, приближённый Б. Н. Ельцина, готовился встречать 75-летний юбилей. А пенсионер Дмитрий Яковлевич Гусаров, который часами видел на телеэкране разброд и вакханалию съездов и окружающий развал, жадно читал газеты, сердился и от этого сильнее болел. Всё оборвалось… «Вот уже сутки живу с настроением, словно бы вчера похоронил ещё одного старого и верного друга…» Нужно ли говорить здесь, что такие потери оплачиваются большой ценой.
3. Не могу не отметить, что именно в трудный для судьбы самого писателя и для страны период конца 1980-х и начала 1990-х годов с Дмитрием Яковлевичем произошло то, что нередко случалось с настоящими русскими литераторами на переломе времён: его душа открылась Богу. В одном из последних интервью Дмитрий Яковлевич говорил, что с конца 1970-х годов обратился к Библии, а в последние 5–6 лет обращается к ней постоянно. В письмах к другу всё чаще и чаще проскальзывают христианские православные нотки. «Три с половиной года назад (начало 1987 года — К. Г.) В. Н. Крупин***** с удивлением и многозначительно произнёс во время нашей откровенной беседы: „Вы человек истинно верующий!” И он словно бы вторично крестил меня этими словами…» «Так горько, что я уже начинаю верить в приход на нашу землю дьявола, а потом — в пришествие Христа. Дьявол уже среди нас…» «У народа отняли почти всё, кроме самой малости — религии…» Поэт и переводчик Армас (Олег) Мишин рассказал о последней встрече с Дмитрием Яковлевичем накануне его очередного похода в больницу — похода, из которого он уже не вернулся. Они встретились на улице, накоротке, случайно, и А. Мишина поразила фраза Гусарова, сказанная вроде бы безо всякой связи, как давно выстраданный и окончательный вывод. — Ты знаешь, Олег, — сказал Дмитрий Яковлевич, едва поздоровавшись, — а ведь Бог есть!.. «Я знал Гусарова многие годы, ещё с ранней писательской молодости. Это прямой, строгий и очень принципиальный человек. В моей долгой жизни он, пожалуй, единственный, мнение о котором у меня не переменилось. Мы никогда не говорили о религии, хотя и поездили много, и общались всю жизнь. Подобный разговор невозможно было даже представить. И такое откровение… До сих пор не понимаю, зачем он сказал мне это. Будто предупредить о чём-то хотел». _______________________________________________ * Не соблазняйте нас идеалом. Знамя, 1992, № 12. |