16.03.2012 г.

* * *

«ЭТО НЕ ВАЖНО!»

Мне двадцать шесть лет. Какую мысль, новую, умную, могу сказать я. Никакой. Но я знаю, что наши мысли – не хаотичны, они не появляются просто так, чтобы потом быть схороненными в беспорядке человеческой памяти. Потому что в этом случае вся наша жизнь была бы – беспорядок, безумие случайных поступков под действием случайных мыслей. Не так, но где-то есть тайная, но совершенно чёткая картина, и всё, что есть в мире, занимает там своё определённое место. Размышляя, мы можем вдруг проникнуть в глубину и как бы увидеть краешек этой картины, и насладиться этим краешком. Человек, умудрённый годами, конечно, гораздо больше видел, чем я, и лучше может рассказать. Но, может быть, именно от того, что я делаю эти открытия прямо сейчас, и удивляюсь, и радуюсь им прямо сейчас, моё описание будет свежее, сильнее. Начиная писать, утешаюсь этим «может быть».

Кроме того, у меня есть учитель, мастер. Этот человек умудрён годами, ему я доверяю всем сердцем, с ним сличаю свои творческие впечатления. По его осторожным намёкам, по случайно обронённым словам, я могу догадываться, верна ли та или иная моя мысль. Так что у меня есть и опора в мудрости, а не только эфемерная свежесть восприятия.

Итак, начну. Начну с самого важного.

Мастер готовит к печати книгу, состоящую из рассказов своих учеников. Это молодые писатели, почти неизвестные широкому кругу. Мастер говорит, что в этих рассказах – обнажённая жизнь всей страны; что эта книга покажет: Россия жива, и в ней по-прежнему столько талантливых людей! Мастер противопоставляет будущую книгу некому сборнику, прочитанному им на днях, где опубликованы произведения десятки известных современных авторов, удостоенных различных премий. Вот, говорит он, с одной стороны живая жизнь народа, а с другой – внутренняя омертвелость молодых интеллигентов.

Я всё это понимаю; это кажется совершенно ясным. Но… я беру первый рассказ будущей книги мастера. Алексей Серов «Хозяин». Рассказ о том, как глухонемой рабочий Колька Мологин даже после увольнения тайно проникал на территорию завода и становился за станок. О могучем рабочем характере. Какая сила в этом живом образе! Однако я замечаю, что есть в рассказе Серова и слабости: предложения, характерные больше для публицистики, чем для художественного текста; прямолинейные авторские оценки. Замечаю похожие слабости и в рассказах других авторов. Кажется, при всей своей омертвелости произведения десятки модных «интеллигентов» стилистически лучше. Тогда я говорю мастеру: «Поправить бы наши тексты, сделать их эстетически сильнее. Вот тогда бы любой читатель увидел, насколько лучше наш сборник! По всем параметрам!»

Мастер смотрит на меня внимательно, он с интересом выслушивает мнения студентов. А потом вдруг медленно произносит: «Я Вас понимаю. Но мне кажется – это не важно…» Не важно… То есть – не «менее важно», не «стоит на втором плане», а не важно вообще! Это поражает меня до самого сердца.

Это урок, может, главный урок о том, что такое литература. Не важно, в какую обёртку завёрнуто, важно – живое, здоровое ли там, внутри.

А впрочем, я всё же не до конца усваиваю этот урок. Потому что, читая рассказы, которые войдут в будущую книгу учеников мастера, я с удовольствием отмечаю те, которые и «сделаны» отлично (например, «Капитал» Василия Килякова). Может, полное усвоение ещё впереди?

* * *

НОВЫЙ КРИТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ

«Приокские зори» в первом номере 2011 года опубликовали проект «Манифеста нового критического реализма». Манифест состоит из 22 пунктов, в которых последовательно рассматривается историческое развитие этого самого «критического реализма» от античных времён до настоящего времени. Из подробного рассмотрения со всей очевидностью следует, что «критический реализм» является практически единственным адекватным творческим методом, в рамках которого необходимо работать современным писателям. Авторы манифеста предлагают принять участие в обсуждении, дополнении, критике для выработки окончательного варианта, который мог бы служить программным документом в рамках отечественного литературного процесса.

Что хочется сказать на это?

Во-первых. Есть разные сферы человеческой деятельности, и в каждой из них можно использовать только те средства, которые естественны для данной сферы. Есть научное знание – вполне определённая область со своей методологией, критериями истинности и т.д. – в этой сфере действуют законы формальной логики. Однако есть и другие сферы, например, кулинария, где главным будет понятие вкуса. В области религии законы формальной логики так же работают лишь отчасти – важнее здесь будет духовный опыт человека.

В художественном творчестве, как мне кажется, формальная логика является средством второстепенным. Более естественным будет говорить о творчестве с позиции эстетического вкуса. Разговор же на уровне понятий о живом воздействии личности автора на личность читателя приведёт нас к категориями, близким к религиозным.

Итак, прежде всего, ошибка авторов манифеста в том языке, который они выбрали для своего обращения. Формальная логика не подходит для разговора о художественном творчестве! Если бы они превратили свой манифест в маленькое произведение искусства, воздействовали бы на своих читателей образно – это было бы гораздо естественнее и сильнее.

Впрочем, это претензии по форме. Поэтому, во-вторых. Что же по сути?

По сути, авторы манифеста утверждают, что есть некая доминанта нашего времени, центральная проблема, вокруг которой должна сконцентрироваться современная литература. Эта доминанта: противостояние расчеловечению, превращению человека в винтик глобального механизма, которым становится сегодня мир.

Кажется, эта мысль не является новой – скажем, в православном сообществе о деградации, обезличивании человека и соединении мира в единую серую массу говорится повсеместно. Потом смотришь внутрь себя и находишь там это же ощущение. И понимаешь: да, говорят авторы манифеста правильные вещи!

Только вот вопрос. Вокруг тебя идёт жестокий бой, в котором враг теснит со всех сторон. Враг практически непобедим, и твоё поражение предрешено. Но ты по-прежнему бьёшься изо всех сил, выгрызая каждую секунду этого проклятого боя. И вот какие-то умные люди теоретически обосновывают тебе, что бой есть; что он логичен; что твоё дело сосредоточиться на нём. Это всё, конечно, замечательно, говоришь ты, но как это поможет мне в бою? Что мне до того, что вы «критически» посмотрели на врага? Он от этого стал бить меня слабее??

И разве задача литературы не показать бойцу идеал, чтобы дать ему силы для продолжения битвы? А показать идеал это, согласитесь, уже не критический реализм…

* * *

ЧТОБЫ НЕ СТАТЬ МОНСТРОМ…

Ещё до поступления в литературный институт, я как-то оказался на православной ярмарке на ВВЦ. Торговали там, в основном, люди светские, но рядом с одним из книжных павильонов я вдруг заметил старого монаха. К нему по очереди подходили люди и, становясь перед ним на колени, о чём-то говорили. Мне охватило любопытство, так что я подошёл ближе и с удивительной юной беспечностью стал вслушиваться в разговор. Вдруг монах поднял на меня глаза и посмотрел внимательно и строго. Я испуганно отшатнулся, поняв, что что-то сделал не так. Но тот не был рассержен, а только подозвал меня к себе и вручил маленькую иконку.

Около часа я потом шатался по ярмарке, пока, наконец, опять не решился подойти к этому павильону. Монах сидел на том же месте, и тогда я встал в очередь к нему. Оставалось два-три человека, когда он вдруг достал из кармана маленький пряник и протянул мне со словами: «Возьми, ты есть хочешь». Я удивился, но вроде бы и правда хотел есть. Тот час же он стал раздавать стоявшим в очереди те же маленькие иконки, но меня пропустил. Я ещё больше удивился, как же это он запомнил, что уже давал мне иконку, когда перед ним за это время прошло столько людей! Это напомнило мне поведение блаженного Тихона из «Бесов».

Наверное, поэтому, оказавшись на коленях перед монахом, я сразу же выпалил ему, что хочу быть писателем, но не знаю, получится ли, потому что родители убеждают меня выбрать техническую профессию и т.д. и т.п. (обещая себе, что как он решит мою судьбу сейчас, так и будет!) Но монах опять не рассердился на меня, а так искренне обрадовался и стал звать ребят-послушников, торгующих в павильоне: «Познакомьтесь, вот это писатель к нам пришёл!» Это выглядело так трогательно-наивно, что мне даже стыдно стало от такой доброты ко мне.

Это был удивительный монах, его звали отец Герман (Подмошенский), он хорошо знал Серафима Роуза и святого Иоанна Шанхайского (Максимовича). Потом я несколько месяцев ходил на его беседы, пока он не уехал в Калифорнию, где был игуменом Платинского монастыря. Отец Герман был убеждённым оптимистом: «Святая Русь была разорена, но вы, русские люди, её соберёте по крупицам! Чем будете собирать? Творчеством, только творчеством! Кто привёл к вере больше всего людей в советское время? Андрей Рублёв, Достоевский…» Об этом он мог говорить часами!

В принципе, все эти мысли понятны и вряд ли представляют собой что-то необычное. Но одну его притчу всё-таки хочется привести целиком. « Однажды к большому подвижнику, монаху, пришёл молодой послушник и сказал, что хочет стать его учеником, и просил научить его всем премудростям духовной жизни. Тогда монах сказал: иди и прочитай сначала роман Чарльза Диккенса «Дэвид Кооперфильд». Послушник возмутился, как так, отче, это же западная литература, они же все там отступники! А монах ответил: если ты не будешь так чист душой, как этот мальчик, ты навсегда останешься монстром, творящим Иисусову молитву».