Зимним днём, хмурым от зависших туч и бесснежья, пришла чёрная весть: Прасолова не стало.

Конечно, судили случившееся. Те, кто больше его знал, припоминали свои пророческие предположения: этим должно было окончиться, к этому шло...

Месяцы спустя в «Юности» печатались его последние стихи. В редакции журнала, видимо, не знали о кончине поэта или не хотели омрачать читателей - фамилия стояла без траурной рамки. Будто живой к живым пришёл. А стихи были пронзительно прощальными.

Листа несорванного дрожь,

И забытьё травинок тощих,

И надо всем ещё не дождь,

А еле слышный мелкий дождик.

Падает на землю осенний лист, «рождённый там, на высоте, Он замертво на землю ляжет».

Но всё произойдёт не вдруг:

Ещё - от трепета до тленья -

Он совершит прощальный круг

Замедленно, как в удивленье.

А дождик с четырёх сторон

Уже облёг и лес, и поле

Так мягко, словно хочет он,

Чтоб неизбежное - без боли.

Земное и небесное

Писатель и критик Владимир Гусев так написал о земном пути земляка: «...миновали все бренности быта, и главное, что осталось от Алексея Прасолова, - одно это белое и возвышенное слово - поэт; оно первое и последнее, что приходит в голову при упоминании его имени.

Поэт...

Для XX века немало».

Литературовед Инна Ростовцева:

«Каким был Алексей Прасолов?»- спросит читатель.

Отвечу словами Андрея Платонова: «Человек есть тот, кем он хочет быть, а не тот, кто живёт у всех на глазах».

Автор стихов хотел быть Поэтом в высшем смысле этого слова. И стал им».

Поэт, сказавший - о времени в себе. «Я славянин: моё счастье, что я не северный, что во мне, как в месте, где рождён, скрестились кровь Южной России, Малороссии... С детства - устный (от окружающих) Шевченко, школьные - Пушкин, Лермонтов (ставшие сразу нешкольными для меня), поэзия, по мере моего углубления - рембрандтовский мрак от Лермонтова (даже от глаз его на портрете и от букв его поэзии), идущий к нежному, но такому же (только больше) мрачному Блоку, к ночной душе - Тютчеву и дальше...»

Но - Мастер, если он истинный, не повторяет Учителей. Он продолжает, развивая, классические традиции русской поэзии, которые берут начало в древнем народном творчестве, в его богатейшей художественной образности. Что и просматривается явно даже в названиях книг Прасолова.

«День и ночь». В мифологии чаще это высшие бессмертные существа. Если День - божество света, то Ночь - божество мрака. Между благами света и тьмы, тепла и холода идёт вечная, нескончаемая борьба за владычество над миром. «Кои два супостата перепираются? - День и Ночь».

Итак, с рождения вошло -

Мир в ощущении расколот:

От тела матери - тепло,

От рук отца - бездомный холод.

Кричу, не помнящий себя,

Меж двух начал, сурово слитых.

Что ж, разворачивай, судьба,

Новорождённой жизни свиток.

И прежде всех земных забот

Ты выставь письмена косые

Своей рукой корявой - год

И имя родины - Россия.

Факт чисто личной биографии? Не только. «Меж двух начал, сурово слитых», суждено жить человеку - любому и каждому. Осмысление жизненных противоречий и есть попытка разобраться в том: как же тебе быть, среди несоединимого? Однозначного ответа нет. Порой день и ночь покажутся двумя проявлениями в разном свете “одной и той же красоты”. В народной фантазии иногда ведь тоже породнены свет и тьма, названы братом и сестрой. Как «запредельное постичь»? Думай, не отступай «ни на пядь перед бессмыслием постылым». И -

Не кляни разлучающей ночи,

Но расслышь вековечное в ней:

Только так на земле нам короче,

Только так нам на свете видней.

Новый сборник Прасолова «Земля и зенит» вновь заставляет вспомнить самую любимую в славянской мифологии Мать-сыру землицу, к какой припадал, льнул человек во всякую пору своей жизни, радостную и несчастную. А ещё, конечно, Небо, без которого Земля не родит.

У поэта - это вселенная, мир его и наш. Да, от себя и от нашего имени он сказал: «Земля моя, я весь – отсюда»; «И роднит нас одна ненасытность - та двойная знакомая страсть, что отчаянно кинет в зенит нас и вернёт - чтоб к травинкам припасть». Первородная тяга ввысь, к звёздам передаётся нам из поколения в поколение. Не отринь ее сызмальства. Прими всей душой и пойми, что должен быть и ты «в живом потоке напряжённым стеблем».

...иди, куда захочешь в мире.

А для меня он ни тесней, ни шире, -

Земля кругом и мёрзлая жива,

И вижу я под неподвижной тучей,

Как зеленеет смело и колюче

Нежданная предзимняя трава.

Слова молитвы стали названием последней прижизненной книги Алексея Прасолова – «Во имя твоё».

Во имя твоё, отец и мать, дитя и любимая, близкая душа - друг и просто человек, поэт старается «говорить сердцем», веруя в то, что слово - Бог. Его «сердце в шар земной стучится» с одной сокровенной мыслью – «может, люди немного станут к людям добрей». А добротой искони ставилась и держалась жизнь на Руси. Сохраним её в себе - не сгинем как народ, не сойдём в небытие истории…

Любопытно прочтение наследия Прасолова «человеком со стороны» - учёным-литературоведом из Австрии. Алоиз Волдан пишет, что случайно увидел и купил сборник Алексея Тимофеевича на книжном прилавке в Москве, теперь не расстаётся с ним. "Его поэзия открыла столь впечатляющий облик России", который разительно не совпадает с ходячими за рубежом представлениями о ней.

«Сложный образ Родины, которая в творчестве Прасолова постоянно присутствует, складывается из множества элементов, взятых из русской природы, цивилизации, истории, культуры». Эта мозаичная картина сочетается с человеческими переживаниями и своеобразным природомироощущением.

Интересно оценивает австриец в "прасоловском космосе" традиционные для русской литературы поэтические образы земли и неба, зимней метели. Лес "с одной стороны олицетворяет непобедимую природную силу, она временами может быть подавлена, повреждена, но никогда не может быть уничтожена. Об этом свидетельствует описание березняка, над которым пролетела ледяная буря; весной, однако, этот лес преодолевает перенесённые утраты, показывает мощь живительной силы:

Когда ж весною белоствольный строй

Листвою брызнул весело и щедро,

Дыханье запыхавшегося ветра

Прошло двойным звучаньем надо мной.

Живоё лепетало о живом,

Надломленное стоном отвечало.

Лишь сердце о своём пережитом

Искало слов и трепетно молчало.

С другой стороны прасоловский лес располагает ещё одним, менее обиходным свойством: он есть место единения человека с природой, где происходит обмен силами, где человеку дано заглянуть в суть своего существования и черпать силы оттуда:

И к стволу я телом припадаю,

Принимаю ток незримых сил,

Словно сам я ничего не знаю

Или знал, да здесь на миг забыл.

Такая связь человека с природой ...более напоминает философские искания мировой поэзии по её осмыслению. Причём, звучит эта связь у Прасолова не старомодно, в стиле XIX века, а свежо и своеобразно, благодаря непосредственности переживания и описываемых явлений".

Наш современник, литературный критик Александр Суворов тоже утверждает, что Алексей Прасолов – «творец тютчевского склада, по характеру дарования ему близок дух грозовой стихии. …Поэзия его прозрачна и проникновенна, как вспышка молнии в ночи, когда разрывается с треском пучина непроглядной тьмы над полем. …Стихи его будто пронзают мироздание, проникая в запредельную для человека потаённость. Сокровенная природа вещей также открыта поэту: он постигает её в одно единственное озаряющее мгновение целиком во всей полноте звуков, красок и живой одушевлённой сути философского образа, воспаряя над бытием во вдохновенном поэтическом восторге. Полные высокой подлинности строфы Прасолова осязательны для сердца, полны движения, звука и дыхания».

Особая боль из опалённых войной детских лет. Она вновь и вновь возвращает нас в тот трагичный рубежный час: 4.00. 22 июня 1941 года. Страницы книг Алексея Прасолова особенно ценны для нас тем, что о чёрных днях чужеземного нашествия, о горечи народных утрат говорит человек, видевший и переживший это в наших донских степях. Выбиравшийся из вражеского окружения солдат Семен Лагода наказывал мальчугану:

- А ты смотри и всё запоминай. У тебя хороший глаз и крепкая память. Придут наши, кончится война - и, быть может, ты обо всём этом когда-нибудь расскажешь.

Наказ исполнен.

Величайшими в современной русской поэзии стихотворениями Алексея Прасолова названы именно военные. В них, на взгляд поэта Станислава Куняева, первым наш земляк бесстрашно выразил мысль о неестественности кровной мести, воспевании романтики войны для православного человека. Вчитаемся заново -

Тревога военного лета

Опять подступает к глазам -

Шинельная серость рассвета,

В осколочной оспе вокзал.

Спешат санитары с разгрузкой,

По белому красным - кресты.

Носилки пугающе узки,

А простыни смертно чисты.

До жути короткое тело

С тупыми обрубками рук

Глядит из бинтов онемело

На детский глазастый испуг.

Кладут и кладут их рядами,

Сквозных от бескровья людей,

Прими этот облик страданья

Душой присмирелой твоей.

Забудь про Светлова с Багрицким,

Постигнув значенье креста,

Романтику боя и риска

В себе задуши навсегда!

Душа, ты так трудно боролась.

И снова рвалась на вокзал,

Где поезда воинский голос

В далёкое зарево звал…

…Те дни, как заветы, в нас живы.

И строгой не тронут души

Ни правды крикливой надрывы,

Ни пыл барабанящей лжи.

В душе поэта «ещё метёт та, давняя метель», когда он, сельский парнишка, видел другую картину –

Свозили немцев поутру.

Лежачий строй — как на смотру,

И чтобы каждый видеть мог,

Как много пройдено земель.

Сверкают гвозди их сапог,

Упёртых в белую метель.

А ты, враждебный им, глядел

На руки талые вдоль тел.

И в тот уже беззлобный миг

Не в покаянии притих,

Но мёртвой переклички их

Нарушить не хотел.

Какую боль, какую месть

Ты нёс в себе в те дни! Но здесь

Задумался о чём-то ты

В суровой гордости своей,

Как будто мало было ей

Одной победной правоты.

Как бы продолжая раздумья Станислава Куняева о творчестве Прасолова, большой русский поэт Юрий Кузнецов писал: «Ещё метёт во мне метель» - …одно из лучших стихотворений о прошлой войне. В нём Прасолов выразил такую силу русского человеколюбия, которая и не снилась нашим «гуманным» врагам».

Во имя отстоявших и защитивших Родину мы не должны «оказаться не помнящими грозного урока - искушённо помнить его перед новой гибельной бездной». И мир обязан помнить силу русского человеколюбия.

Мы должны быть помнящими своё родство - такой мыслью проникнуты статьи Прасолова о Блоке, Есенине и Твардовском - о тех, чьё слово является гордостью отечественной литературы, всегда выражающей душу народную.

И когда думаешь об этом, обострённей понимаешь поэта, сказавшего:

Ещё мой день под веками горит,

Ещё дневное сердце говорит.

Бессонное ворочается слово -

И не дано на свете мне иного.

На одной из своих книг Прасолов, как на скрижали, высек пером дарственную надпись: «У поэта нет отчества, есть Отечество». Отечеству он стремился служить и сам.

От понимающего собеседника Прасолов ведь никогда не скрывал, как пишутся стихи.

«Закон творчества - шутя-всерьез... напиши бездарно, поправь талантливо, отбери гениально!»

«Напишешь утром – кажется, здорово, в обед строки режут душу, как осколки стекла, отложишь на несколько дней – и только тогда взгляд устоится, и видишь, что есть на самом деле…»

«...учусь естественности поэтической речи, которая не терпит долгую задержку под пером, ибо остывает, пока холодный ум правит чувством... Слово должно выбирать чувство, а не рассудок».

«Поэзия – это талант и большой труд. Иного пути в ней нет».

«Поэзия обходится без уймы исписанных страниц, позволяет записывать где угодно, а проще всего - запоминать. Порою сам себе кажешься ходячей лабораторией».

Стихи у Прасолова на первый взгляд географически не означены. Но это впечатление обманчиво. Поэт он не «вселенский», а русский. Его напряжённая мысль неразрывна с «землёй и зенитом» - местом, где родился-вырос, где жил и работал. Как в картине большого художника присутствует узнаваемый, привязанный к месту «кусочек» лика земного, так и запредельная даль у Прасолова открывается в родимой стороне.

Станция зелёная

с названьем русским –

Россошь!

Крутые щёки яблок,

смеющихся с лотка.

Далёкая, ты молодо

под облака выносишь

Упругую певучесть

тепловозного гудка.

Мы так давно знакомы!

Я память лишь затрону –

Завоют завитые спиралью

провода,

И с грохотом подкатят

к щербатому перрону

Нагруженные горем

гневные года.

Отмеряем путь, каким странствовал-путешествовал Алексей Тимофеевич всю сознательную жизнь, нередко было - дважды на дню, - от порога маминой хатки к железнодорожной станции и обратно. Дорожка в малость, километров шесть-семь. Если не припозднишься, то скоротаешь её на пригородном поезде, первая остановка у поста-сторожки твоя. Пешком же - час с небольшим небыстрой ходьбы.

«В осколочной оспе вокзал» - именно таким увидел его в Россоши тревожным военным летом деревенский хлопчик. А домой отсюда - прямо и прямо, обочь «чугунки», считай шпалы, пока не надоест. Споткнёшься, забудешься у речного затона.

«Скелет моста ползучий поезд пронзает, загнанно дыша». По мосту переходишь и ты на другой берег. «Река - широкая как дума». Так кажется только здесь, где устроители земли не смогли «по знаку неразумной воли всеосушающе пройти». А где поработали слепые и грубые руки, там «пятерни корней обвисли у вербы на краю беды, и как извилина без мысли - речное русло без воды».

Тропа ведёт через лес, какой вдруг «расступится и дрогнет, поезд - тенью на откосах, - длинно вытянутый грохот на сверкающих колесах». Вроде к тебе «корни выползли ужами», «звериными ушами листья все насторожились. В заколдованную небыль птица канула немая, и ногой примятый стебель страх тихонько поднимает».

Не пугайся, переведи дух. Вот уже луг с травяным бездорожьем сенокосного долгого дня. Дымка древняя «средь скромно убранных равнин». Обочь поле, на каком «легла за плугом борозда». А вдали снова речка, «налево - сосны над водой, направо - белый и в безлунности - высокий берег меловой, нахмурясь, накрепко задумался». Туда поспешишь с удочкой, то будет в предрассветный час, там увидишь и обрадованный утвердишься в мысли, что «суетная сила ещё звезду не погасила в воде, горящую стоймя».