|
Вспомним из Главы шестой Евгения Онегина, главы с эпиграфом из канцоны Петрарки: «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не больно»: …Хоть я сердечно …«Суровая проза», «хладные мечты», «строгие заботы» – случайных слов у Пушкина не бывает.Эта строфа написана 10 августа 1827- го, глава увидела свет 23 марта 1828 года. Непростого года в судьбе и творчестве А.С. Пушкина. Освобожденный из ссылки в сентябре 1826-го, он два месяца провел в Москве, затем заехал в Михайловское, «чтобы привести в порядок рукописи, библиотеку. Вернувшись в Москву, Пушкин пробыл там до весны 1827 года, а потом отправился в Петербург» [1]. В июле – снова в Михайловском, напишет Дельвигу: «Я в деревне и надеюсь много писать, в конце осени буду у Вас; вдохновенья еще нет, покаместь принялся я за прозу» [2]. Пушкин прислал другу в том же письме Элегию («Под небом голубым страны своей родной…», 1826), поражающую строками: «Из равнодушных уст я слышал смерти весть / И равнодушно ей внимал я». Сегодня хочу вспомнить лишь о нескольких произведениях А.С. Пушкина в прозе, объясняющих, на мой взгляд, закономерность этих его определений, чувств. И – прежде всего – очевидное: «После возвращения Пушкина из Михайловского, – писал В.Ф. Иванов, – у масонов не оставалось никаких иллюзий относительно того, что они могут использовать Пушкина для достижения своих целей. Расчеты, что Пушкин будет союзником масонства и отдаст свой талант на службу последнему, что он будет не врагом, а другом и попутчиком масонства, рушились: между Пушкиным и масонами произошел окончательный разрыв, и завязалась упорная, непримиримая борьба» [3:57]. Уединенный домик…Придерживаясь хронологии, начну с уникального произведения 1828 года Уединенный домик на Васильевском. Вл. Ходасевич первым объединил Домик в Коломне, Уединенный домик на Васильевском и Медный всадник, определив их, как «петербургские повести». Обратил внимание на одинаковое имя героинь первой и третьей «повести», одно местожительство (Васильевский остров) «вдовы и дочери» второй и третьей. Дополнив неоконченным Езерским, я бы подчеркнула, что «вдова и дочь» этой четвертой «повести», как и первой, живут в Коломне. Во всех – «вдова и дочь», местожительство – попарно: Коломна и Васильевский остров. У двух поэм в названии слово «домик». Вряд ли это случайно. Думаю, налицо толковательно-маскировочный прием гезера-шава, известный еще в древних трактатах дохристианской литературы, использованный и составителями Евангелия (Марком), один из семи, употреблявшихся «Гилелем перед сынами Бетеры» [4]. «Тетрарная оппозиция», включающая две «бинарные», очевидно свидетельствует о скрытой в произведениях тайне, мысли, преследовавшей Пушкина, является сигналом: «Внимание!» Возможно, использован еще один из семи приемов – «аналогия из другого места» [5]. Интересно, что и героиню отрывка: На углу маленькой площади... (1830, 1831) Пушкин первоначально хотел переселить с Английской набережной – места проживания аристократии, богачей – не в Коломну, а на Васильевский остров [6]. Э.Г. Герштейн писала о работе Ходасевича: «Во всех трех произведениях поэт ХХ века находил олицетворение потусторонних стихийных сил» [7:290]. Думаю, минимум, в четырех, и... не только (не столько!) потусторонних. Но прежде – об Уединенном домике на Васильевском. Повесть Уединенный домик на Васильевском – это рассказ А.С. Пушкина в 1828 году в салоне Карамзиных в Петербурге, записанный «архивным юношей» В.П. Титовым и напечатанный под псевдонимом Тит Космократов в 1829 году в альманахе Северные цветы, редактировавшемся А.А. Дельвигом. В.П. Титов – прообраз Вершнева из «маленькой повести» Мы проводили вечер на даче... О ней – ниже, прежде – о «Домике». В своей фундаментальной работе: Влюбленный бес Т.Г. Цявловская (Зенгер) [8],приведя ряд мнений о повести Уединенный домик на Васильевском, делает вывод: «слабая повесть». Настаивает на невключении в собрания сочинений Пушкина, даже «и в приложении». Что и сделано в большинстве изданий советского периода. Считает, что рассказом Пушкин хотел лишь «увлечь, завладеть воображением» юной Е.Н. Карамзиной, а самому – «не жаль было <...> своей старой брошенной вещи» [8:129]. Но вот Вяч. Вс. Иванов, возвращаясь к вопросу о связи Уединенного домика... и других замыслов Пушкина (Влюбленный бес) с сочинением Ж. Казотта La diable amoureux (1772), пишет о множестве «исследований, проясняющих истоки фантастики, мистицизма и эзотерической (в том числе и масонской, а также оккультной и, в частности, кабалистической по своим корням) символики Казота, противостоящего идеологии Просвещения». Вспоминает о знакомстве Пушкина с масонской символикой, «начиная с кишиневской масонской ложи». Спрашивает: «Был ли интерес к Казоту вызван или подогрет его судьбой, отчасти напоминавшей участь любимого французского поэта Пушкина Андре Шенье?» [9:137]. В отличие от Т.Г. Цявловской, связывающей пушкинскую «бесовщину» только с творческими замыслами, сочинением Казота и другими произведениями литературы Запада, здесь видим попытку вспомнить о Пушкине – живом человеке, со своей сложной судьбой, как это было свойственно первым биографам П.В. Анненкову, П.И. Бартеневу. Они, к примеру, связывали «бесовские рисунки» в рукописях южного периода с «особым душевным состоянием поэта». О чем мне уже приходилось подробно писать [10]. А.А. Ахматова, тщательно анализируя повесть [11], стремится услышать душу, сердце Поэта, его боль, живую для нее. Услышав, утверждает: «Итак, "Домик" <...> это повесть о том, как поэт в 1828 году погибал в чьих-то сетях, ревновал, метался, бился. Как изменили и дружба, и любовь, <...> как какой-то темный спутник предавал его, как демоница над ним издевалась <...>. А высший свет, куда его вводит сатана, оказывается филиалом ада» [11:220]. В повести описаны игроки в перчатках и высоких париках, явно скрывающих бесовские «рога и копыта», метавшие на карты тысячи душ; страшный «мнимый извозчик», оборотившийся скелетом, с жестянкой на груди, где «крупными цифрами странной формы и отлива написан был № 666, число апокалипсиса», слова его: «Потише, молодой человек; ты не с своим братом связался!» [12:527-528]. Ряд других обстоятельств, по мнению Ахматовой, – автобиографического характера: «демонический друг» Варфоломей – А. Раевский, С. Соболевский?; описание могилы декабристов; увлечения Пушкина 1828 года и др. А. Ахматова впервые отметила, что «описание сцены в доме графини И.» в Уединенном домике..., «подозрительно похоже» на реальную, когда в беседе «одной дамы» и «г-на де Лагрене» Пушкин был оскорблен и это едва не кончилось дуэлью в 1828 году. Де Лагрене – секретарь французского посольства «принес уверения, что Пушкин ослышался». Ахматова пишет также: «...графиня И. может быть и Собаньская, имевшая кличку – Демон («Милый Демон»), и своей игрой доводившая Пушкина до отчаянья». Но вспоминает и мнение Т.Г. Цявловской: «Он влюблен в Закревскую» [11:210, 212].
Так, в ее монографии Рисунки Пушкина (1970), на 446 страницах, – ни одного изображения Собаньской! Не воспроизведен даже рисунок, что – в конце черновика письма Пушкина 1830 года к К. Собаньской (см. рис.1). И – не расшифрован. В первой своей пушкинской работе [13] я попробовала это сделать, писала: «в центре, без сомнения, автопортрет». Чье изображение слева и справа? Сравнивая с рисунком (рис. 2) в черновой рукописи стихов «Он между нами жил…» (1834), посвященных А. Мицкевичу, В.С. Лаврентьев установил, что это – изображение Мицкевича. Полагаю, что и в черновике письма А.С. Пушкин изобразил Мицкевича. Используя компьютерный метод В.В. Владимирова, обнаружила существенное совпадение (рис. 5) атрибутированного изображения К. Собаньской (рис. 3) и легкого наброска женского профиля слева рисунка 1 (рис. 4). Полагаю, что на рисунке 1, в конце письма Пушкина к Собаньской, – её легкий профиль. Впрочем, иное было бы странным. Но вернусь к «Домику». А. Ахматова отмечает особый интерьер покоев дома – «Античная (эротика) обстановка дома» [11:211]. Таинственные стуки, пожар и метель, гибель вдовы и любимой героя, его помешательство... Сопоставляя безумие героя повести Павла с «безумием» М.А. Дмитриева-Мамонова, известного современникам «политическим характером не то гамлетовского, не то чаадаевского помешательства», Ахматова подчеркивает: «Пушкинская тайнопись» [11:213]. Как не вспомнить – из письма Пушкина Е.М. Хитрово: «Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное – для моего темперамента» [14]; и – стихи А.С. Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума...» (1833)? И – ...деятельность в Петербурге одной из ведущих масонских лож «Умирающий Сфинкс» «под молотком А.Ф. Лабзина (1775-1825)»: «Ложа собиралась в небольшом деревянном доме на 13 линии Васильевского острова; дом был расположен так, что с улицы света из окон не видно было». «Круг братьев отличался большим рвением к орденскому делу», «списки членов не сохранились», «старые розенкрейцеры благоволили к ложе» [15:154-157]. Открыта ложа была 15 января 1800 года, к 1809 выделились «братья в группу для изучения теоретической степени Соломоновых наук» – переходной к розенкрейцерству. Ложа издавала журналы, в частности, с января по сентябрь 1806 года – «Сионский вестник», затем запрещенный. Не предоставив потребованные в 1810 году масонские акты, ложа «продолжала свои работы в тиши» [15:169, 178, 181]. В отличие от масонов-просветителей (Н.И. Новиков, И.В. Лопухин, С.И. Гамалея), А.Ф. Лабзин – последовательный представитель масонов-деистов, сторонник «концепции универсального надцерковного христианства», концепции противоправославной [16:2]. Что, если в Уединенном домике на Васильевском Пушкин рассказал о ложе «Умирающий Сфинкс»? И что олицетворяло название ложи? Вспоминается А. Блок: «Россия – Сфинкс...» Кстати, обращаю внимание на год смерти А.Ф. Лабзина – 1825-й. Он же – год смерти «видного масона (великого мастера петербургской Великой ложи Астрея (1821)» А.С. Ржевуского, отца Каролины Собаньской... Интересно бы знать точные даты и... причины. Впервые Анна Андреевна обратила внимание и на то, что анонимные пасквили были разосланы не врагам Пушкина, а его друзьям «из окружения Карамзиных». Простое ли совпадение, что Уединенный домик... был рассказан в салоне Карамзиных? Она писала также: «...Павел приходил в исступление при виде (где он его брал в своей подмосковной?) высокого белокурого молодого человека с серыми глазами. Весьма таинственный блондин! Но здесь нельзя не вспомнить, что Пушкину была предсказана гибель от белокурого человека...» [11:219]. Именно таким был Дантес, потомок «командора Тевтонского ордена» [17: 148]. «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша»Феномен Болдинской осени 1830 года – предмет многих исследований пушкинистов. Бесспорно, разные обстоятельства сыграли свою роль: и «любимое мое время», когда «пора моих литературных трудов настает», и «отрезанность от мира» – карантин из-за эпидемии холеры, и грядущая женитьба... Раздумия, пересмотр многого, прощание со многим. И – многими... Сложнейшее психологическое состояние поэта, не знающего «расстроилась ли моя женитьба...» [18]; «...если я и не несчастлив, по крайней мере не счастлив. <...> Черт меня догадал бредить о счастии, как будто я для него создан» [19]. Не случайно первые стихи в Болдино – Бесы (7 сентября), Элегия («Безумных дней угасшее веселье...», 8 сентября); первая из Повестей Белкина – Гробовщик (9 сентября). Но вскоре «мрачные мысли порассеялись», ведь: «...что за прелесть здешняя деревня! вообрази: степь да степь; соседей ни души; езди верхом сколько душе угодно, пиши дома, сколько вздумается, никто не помешает» [20]. 15-18 сентября закончено Путешествие Онегина со строфами об «Одессе пыльной», написанными еще в Михайловском. Болдинский, предпоследний, вариант начинался строфою «Блажен, кто смолоду был молод...», XX-XXIX строфы – «одесские». В IV – об Онегине, прослывшем «Каким-то квакером, масоном, / Иль доморощенным Байроном, / Иль даже демоном моим»; в VIII, в Москве «Его шпионом именуют». Неоднократно – упорный рефрен: «Тоска, тоска!» В XII-XVII – Кавказ, Крым и уже не столько Онегинский, сколько Пушкинский, с откровенным, подчеркнутым многоточием: ...А там, меж хижинок татар... В XVII-й поэт, вспомнив «И гордой девы идеал, / И безымянные страданья», подытожит: Какие б чувства ни таились В XVIII заявит: «Иные нужны мне картины: / Люблю песчаный косогор, / Перед избушкой две рябины.../ Мой идеал теперь – хозяйка, / Мои желания – покой, / Да щей горшок, да сам большой», выделив последнюю строчку. Зримо развертывается «свиток воспоминаний», грызущих «сердце в тишине»: «И отдаленное страданье / Как тень опять бежит ко мне»... Думаю, с юга, из Одессы; и с «южными дамами» прощается поэт. Среди последних – Каролина Собаньская. Напомню: А.А. Ахматова во многих своих работах связывает ряд произведений болдинской осени (8-я глава Евгения Онегина, Каменный гость, Паж или Пятнадцатый год) с К. Собаньской. Неоднократно сравнивает её с… Клеопатрой, а в Неизданных заметках Анна Андреевна прямо назовет Собаньскую «одесской Клеопатрой» [21:190]. Ахматова писала, что в Повестях Белкина, «в дни горчайших размышлений и колебаний», связанных со «сватовством 1830 года», Пушкин как бы «заклинает судьбу», «словно подсказывает судьбе, как спасти его, поясняя, что нет безвыходных положений...» [22:166]. Спасая героев Повестей Белкина. В реальной жизни «...Дуня, несомненно, должна была мести мостовую «с голью кабацкой» (полицейское наказание проституток)», а «героине "Метели", обвенчанной неведомо с кем, предстояло влачить одинокие дни». «Пушкин видит и знает, что делается вокруг, – он не хочет этого. Он не согласен, он протестует – и борется всеми доступными ему средствами со страшной неправдой. Он требует высшей и единственной Правды» [22:168-169]. Дважды подчеркнет Ахматова: «У Пушкина женщина всегда права – слабый всегда прав» [22:169; 23:190]. Н.Я. Эйдельман пишет: «19 сентября закончены странствия Онегина, ровно через неделю будет написана последняя строка последней, девятой главы, но в промежуток между ними весело и непринужденно вторгается "Барышня-крестьянка"... <...> Утверждать не смеем, но предполагать можем, что человек, сочинивший за несколько дней такую повесть, находился в спокойном, радостном состоянии духа. Вот ведь как выдумано! Да разве случается такое в жизни? Барин ходит на свидания с крестьянкой, не подозревая, что это барышня, а потом не узнает свою любимую... Выдумка, шутка! Да, но Пушкин ведь не отвечает за правдоподобие: мало ли что угодно рассказать г-ну Белкину <...>, да еще со слов девицы К.И.Т.!» [24:85]. Да, 16 сентября Пушкин напишет предисловие к Повестям покойного Ивана Петровича Белкина – От издателя, где поместит «письмо» «почтенного мужа, бывшего другом Ивану Петровичу». Последний свидетельствует, что повести «большею частию справедливы и слышаны им от разных особ». «Издатель» подтверждает: «в рукописи г. Белкина над каждой повестью рукою автора надписано: слышано мною от такой-то особы». Так, повесть Выстрел (12-14 октября) «рассказана» «подполковником И.Л.П.» Пушкинисты видят в Сильвио, главном герое, Ивана Петровича Липранди: у «источника» лишь перемещены инициалы. Эйдельман подчеркнет: «Сильвио очень напоминает реального Липранди: иностранное имя, характер, бретерство, возраст» [24]. Почему не могу и я предположить, что «рассказчицу» Барышни-крестьянки (и Метели!) звали Каролина? А, может быть, К(аролина) и Т(атьяна)? А в целом – КИТ – нечто, весьма значимое! Всматриваюсь в «иллюстрацию» на листе с первой строчкой повести, в черновой записи она звучала: «В одной из южных губерний наших» [25; рис. 6]. Вслед женщине глядят трое мужчин. Профиль среднего – убеждена! – автопортрет, перед ним (слева направо), думаю, – Адам Мицкевич (сравни с рис. 7: оттиск с литографии В. Ваньковича к книге Мицкевича Сонеты 1828 г.) В третьем нахожу черты Александра Раевского, «пушкинского демона». Но кто бы он ни был, изображения Пушкина и Мицкевича рядом уже позволяют думать, что «таинственная незнакомка» здесь – Каролина Собаньская. А. Ахматова писала: «Пушкин всякий раз занимался Мицкевичем, когда это было связано с Каролиной» [26:197]. Возможно, и «двуликий Янус» – она. Обращаю внимание на монограмму (лира, прописное «Т»?) над двойным женским профилем, несущим определенное сходство. Эпиграф к Барышне-крестьянке – из И.Ф. Богдановича: «Во всех ты, Душенька, нарядах хороша». «Улыбка автора, добрая, умная, порою грустная, прямо или полускрыто присутствует во всех повестях», – пишет Натан Эйдельман. Но, «разглядывая сложный, трудный пушкинский черновик», он догадывается, «каких больших усилий стоила автору эта веселая легкость» [24]. Вспоминаю одну из страниц Рабочих тетрадей Пушкина, заполненную в ноябре-декабре 1823 года в Одессе. Её фрагмент, описание даны мною в публикации «Нет истины, где нет любви» [27]. Адрес внизу страницы: «На Мойке, в д<оме> Гр<афа> Вельгорского» и буквы «А.Н.Р.», расшифрованные как «Александр Николаевич Раевский», соперник его и у К. Собаньской Вспомним и адресовку писем Алексея Берестова. Он, герой Барышни-крестьянки, «мрачный и разочарованный», говоривший «об утраченных радостях и об увядшей своей юности», носивший «черное кольцо с изображением мертвой головы», был все же «добрый и пылкий малый и имел сердце чистое, способное чувствовать наслаждения невинности». Посылал таинственные письма некоей «Акулине Петровне Курочкиной», дабы «доставить письмо сие А.Н.Р.» (Александру Николаевичу Раевскому?) А Елизавета (Бетси) Муромская, героиня, привлекает внимание как фамилией (Муром и Ржев – небольшие, сравнимые города России), так и своим обликом, в чем-то совпадающем с Каролиной Собаньской (в девичестве – Ржевуской): черные глаза (у Собаньской – «огненные»); смуглая кожа: Ахматова сопоставляет строку Пушкина в стихе Паж или Пятнадцатый год: «И цвет ланит ее так темен» со строкой из песни Мюссе: «Она желта, как апельсин» [28]; светлые волосы. С.С. Ланда упоминает «длинные светлые волосы» графини Ржевуской – «золотой поток» [29: 139-140]. Присвоенным простонародным именем Акулина. Вспомним имя Собаньской – «Текла», одно из ее домашних имен «Лина»; сноску под №13 у имени «Татьяна» («Ее сестра звалась Татьяна...»): «Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы например, Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами» [30:194]. В дореволюционных изданиях прочтем имя как «Текла» (также – «Теодора»), ибо заглавное не «Ф», а «фита». Так что, – никакой иронии у автора, а – информация к размышлению? Может быть... И разумеется, характером – смелым, авантюрным: «черноглазая шалунья». Пытаясь восстановить уничтоженные дневники южного периода, Пушкин записал: «Кишинев – Приезд мой из Кавказа и Крыму – Орлов – Ипсиланти – Каменка – Фонт. – Греческая революция – Липранди – 12 год – mort de sa femme – la renegat – Паша арзрумский» (курсив автора – Л.В.) Обращают внимание выделенные слова, имена, первое сокращено. Липранди – «приятель Пушкина по Кишиневу, <...> впоследствии агент тайной полиции, предавший петрашевцев» [31]. Как же связаны декабристы, место, где происходили съезды деятелей Южного тайного общества, греческая революция и двое, Фонтон и Липранди, чьи имена выделены Пушкиным? Вопросы, вопросы... В отделе рукописей и редких изданий ОГНБ им. М.Горького хранится Альбом французского автора пушкинских времен. Одесса. 1834-1840 гг. (Альбом Фонтона). Из 88 стихов альбома к «особам окружения Е.К. Воронцовой», к ней самой, дамам «семейства Фонтон», 3 обращены к Каролине Собаньской. Результаты изучения Альбома Фонтона должены мною на Международной Пушкинской научной конференции (Москва, июнь 2002) и научной конференции «Старейший Пушкинский музей России». К 125-летию Всероссийского музея А.С. Пушкина (Санкт-Петербург, октябрь 2004). Посвященные Собаньской стихи (перевод зав. кафедрой французского языка факультета романо-германской филологии ОНУ им. И.И. Мечникова, к.ф.н. Э.И. Костылевой, которой приношу мою глубокую благодарность) содержат весьма небезинтересные сведения и в свете нынешних заметок. Так, в стихе «Госпоже Собаньской, урожденной Графине Ржевуской, пересылая ей прекрасную литографию, представляющую Спасителя, для мадемуазель Констанции, ее дочери, ныне княгини Сапега», читаем: Даме из башен Замка То женщины, молящейся о солдате,
Я проиграл из-за забывчивости «Талант перевоплощения» адресата очевиден: она может выступать и «в роли благородной синьоры», и «женщины, молящейся о солдате», и «королевы или пастушки». Очевидна склонность к мистификациям, «рискованным пари», но вот дочь ее – «отнюдь не обман». Современники свидетельствовали, что и «в старости Собаньская», продолжая «вести сложную игру», пыталась «снять с себя возможные подозрения»; о ее как бы раздваивающейся личности. Ещё раз вспомню, что Бальзак отмечал «двуличие» Собаньской, он писал: «…это лицемерная безумица, худшая из всех» [32]. Думаю, на основании всего вышеизложенного, могу позволить себе предположить, что в Барышне-крестьянке А.С. Пушкин «зашифровал» некоторые моменты отношений с Каролиной Собаньской. Что она и была искомой «крымской любовью» (см. также мои публикации «Приют любви...», Одесские известия, 20-21 июня 2001; «Кто ж та была?..», Вечерняя Одесса, 12 июля 2001; «Пустая красота порока...», Вечерняя Одесса, 6, 13 июня 2002; «И горд и наг пришел разврат...», Российский писатель, июнь 2002, 11(38) - 12(39); «Где я любил...», Наш современник, 2003, 1 и др.). Но – выступившей, возможно, в «роли пастушки», «Нереиды»... Снова вспоминаю из писем Дельвигу (декабрь 1824): «В Юрзуфе я жил сиднем...» (курсив автора – Л. В.). Зачем подчеркнул он? А затем: «В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество...» [33:633-634]. Как не вспомнить «почтовый ящик» – дупло дуба в Барышне-крестьянке (и в Дубровском!), бесконечные рисунки деревьев в рабочих тетрадях? Если это так, то потрясенность поэта при «знакомстве» в Киеве в 1821 году со светской, весьма величавой, надменной дамой, урожденной графиней, дочерью предводителя киевского дворянства (и видного масона!) понятна. Несомненно одно: глубокое чувство и страдание поэта, вызванное незаурядной, страшной женщиной. Несомненно – для меня! – связанной с масонским движением. Известна активная деятельность в начале 20-х годов XIX столетия польского «Национального масонства», его выраженная патриотическая, антирусская, окраска. «Масонство оказывается наиболее подходящей формой, в которую отливается патриотическое движение в Польше», считает Н.И. Коробка, потому что гармонировало «с выработанной католицизмом склонностью к мистике и обрядности» [34:194]. Масонские ложи, в частности, польские, не только «приглашали на свои празднества дам», но существовали «смешанные ложи "мопсов" и "мопсих"», где – «распущенность нравов», «обряды, не вполне поддающиеся изложению в печати. Такова была, например, виленская ложа "Совершенная верность" с великой мастершей баронессой Ферзень, великой надзирательницей графиней Пржздзецкой и soeur terrible графиней Солтань» [15:230]. Одной из задач масонства была «борьба с предрассудками и религиозной нетерпимостью, отсюда названия: "Побежденная тьма", "Побежденные предрассудки" и др.» «Являются и другие общества, преследовавшие исключительно цели веселые и ничего не имевшие общего с нравственностью». В ложах активно работали «Чарторыские, Радзвилл, Потоцкие», среди основателей польского масонства, кроме названных, также – Мнишки, Огинские, Виельгорские. Первые ложи были «основаны в Вишневце на Волыни, в Дукле и др. местах» [15:226-230]. На Волыни был в 1820-м году основан и «союз тамплиеров», «отличительной чертою его было то, что в союз принимались также и женщины», а «главная ложа была организована в Киеве в 1821 году» [35]. Стоит вспомнить и свидетельство С.Г. Волконского, в частности, о контрактах в Киеве в 1819 году: «У нас собирался кружок образованных людей, как русских, так и поляков, довольно большой по случаю съезда на контракты, и даже круг дамского знакомства не был пусто светский, а дельный» [36; курсив мой – Л.В.] Повесть Барышня-крестьянка никак не может быть причислена к суровой прозе. Но если догадки мои – верны, тем неизмеримо дороже становится эта повесть. Тем выше, ближе, роднее Поэт, сумевший из ада – вовне и внутри, выйти и донести до нас свет любви, добра и веры! Но... Оставляю за собою право не прощать его «отдаленного страдания». И – напомнить признание А. Ахматовой: «…мы еще в одном очень виноваты перед Пушкиным. Мы почти перестали слышать его человеческий голос в его божественных стихах» [11:221; курсив мой – Л. В.] Равно, – и в прозе. «Больна бесчувствием она…»Пушкинская Рабочая тетрадь (ПД 835; вторая масонская, т. IV). На листе 20-м дата: «2 окт. 1824» (два месяца тому назад Пушкин выехал из Одессы в Михайловское), на обороте листа 22-го – крупно имя «Aurelius Victor». Считают, что Секст Аврелий Виктор, римский историк и политический деятель IV в., заинтересовал Пушкина в связи с Тацитом. Интересно, что Александр Сергеевич писал Дельвигу: «…чем более читаю Тацита, тем более мирюсь с Тиберием». Мысль последнего о том, что «человека, коему дарована жизнь, не должно лишать способов к поддержанию жизни» [37:257], была близка поэту. Достаточно познакомиться с его письмами из Одессы, в частности, А.И. Казначееву (май-июнь 1824). П.А. Вяземскому Пушкин напишет: «Я поссорился с Воронцовым и завел с ним полемическую переписку, которая кончилась с моей стороны просьбою в отставку. Но чем кончат власти, еще неизвестно. Тиверий рад будет придраться; а европейская молва о европейском образе мыслей графа Сеяна обратит всю ответственность на меня» (38). Ясно, что здесь Тиверий – Александр І, Сеян –приближенный Тиверия – М.С. Воронцов. Пушкин знал приписываемый Аврелию отзыв о Клеопатре – последней царице эллинистического Египта из македонской династии Птолемеев (Лагидов): «Она была так развратна, что часто проституировала, и обладала такой красотой, что многие мужчины своей смертью платили за обладание ею в течение одной ночи» [39]. Не мог не знать и о самоубийстве поверженной царицы. С 1824-го по 1835 год Пушкин работает над темой, стихами «Чертог сиял...» (Клеопатра). Они вошли в Египетские ночи, как продукт творчества гениального импровизатора-итальянца, прообразом которого является Адам Мицкевич, как и поэта Чарского – сам Пушкин. …Две поздние повести А.С. Пушкина 1835 года: Египетские ночи и Мы проводили вечер на даче... В них Пушкин вспоминает Аврелия. Герой последней, Алексей Иваныч, скажет: «книжонка его довольно ничтожна, но в ней находится то сказание о Клеопатре, которое так меня поразило. И, что замечательно, в этом месте сухой и скучный Аврелий Виктор силою выражения равняется Тациту: Наес tantae libidinis fuit ut saepe prostiterit; tantae pulchritudinis ut muiti noctem illius morte emerint... (Она отличалась такой похотливостью, что часто торговала собой; такой красотой, что многие покупали ее ночь ценою смерти...)» В статье Две новые повести Пушкина Анна Ахматова анализирует их и замечает как процесс «циклизации своей лирики» поэтом, так и намечающийся переход к «философской прозе», в частности, затрагивающей проблему смысла жизни и… самоубийства (во второй). И – в Повести из римской жизни («Цезарь путешествовал…») «10 лет подряд», по мнению А. Ахматовой, волновала Пушкина тема Клеопатры и, связанная с нею, – самоубийства. Известно, что в июле 1824 года в Петербурге прошел слух, что «Пушкин застрелился». Случайно ли, кто распускал, кто заинтересован?.. Кто, наконец, способствовал такому, к счастью, не свершившемуся, исходу? Больно читать: «Чем далее живу, тем более (вязну в) стыжусь, что доселе не имею духа исполнить пророческую весть, что разнеслась недавно обо мне (и еще не застрел) (Увяз я в) Глупо час от часу далее вязнуть в жизненной грязи» (черновик письма А.С. Пушкина В.А. Жуковскому 29 ноября 1824) [40]. А. Ахматова убедительно доказывает, что в женских образах поздней прозы Пушкина «Клеопатра», «Дьяволица», «Вамп» – К. Собаньская. Что, знакомый со «страшной темной грешной женской душою», расскажет о своей роковой любви к «демону» и «волшебнице», «дъяволице», ищет «светлую и чистую», создает свою Татьяну [11:217]. Проводит четкую параллель: Собаньская и героиня повести Мы проводили вечер на даче... – Вольская, «вдова по разводу, с огненными глазами, с ледяным самообладанием авантюристки высшего полета». Это – отличительные признаки К. Собаньской. Чопорная, с «пронзительными глазами» Вольская – современная Клеопатра, принимающая жизнь героя в обмен на ее любовь. «Механизм расплаты» – данное честное слово и –самоубийство. « – А он на другой день уедет в чужие края, а она останется в дурах. – Да, если он согласится остаться навек бесчестным в глазах той, которую любит...» А далее – о дуэлях, испытывающих «хладнокровие», доказывающих бесстрашие... Нельзя не согласиться с Анной Андреевной, что «отрывок» поражает «сложностью и даже дерзостью его композиции» [41:197]. Впрочем, Ахматова подчеркивает: Мы проводили вечер на даче... – не отрывок повести или романа, это «нечто вроде маленьких трагедий Пушкина, но только в прозе» [41:198]. Повторяет: «Там сказано все, что хотел сказать автор. У этой вещи очень крепкий и решительный конец». И – снова: «отличный крепкий пушкинский конец» [41:204; 42:269]. Здесь хотелось бы напомнить и о дерзкой наглости Валерия Брюсова, осмелившегося «закончить» Египтские ночи. Марина Цветаева недвусмысленно «припечатала»: «Дописанные Брюсовым "Египетские ночи". С годными или негодными средствами покушение – что его вызвало? Страсть к пределу, к смысловому и графическому тире. Чуждый, всей природой своей, тайне, он не чтит и не чует ее в неоконченности творения. Не довелось Пушкину – доведу (до конца) я. Жест варвара. Ибо, в иных случаях, довершать не меньшее, если не большее, варварство, чем разрушать» [43:524]. А.А. Ахматова раскрывает мысль поэта о бесценных чести, достоинстве человека, о самоубийстве, как «смерти мужественной, добровольной», когда «носитель истины в растленном одичалом обществе» не находит «никакого исхода, кроме самоубийства». «Все это мало похоже на Пушкина», – скажут мне», – завершает свою статью Ахматова, – «Да, мало на того Пушкина, которого мы знаем, на автора "Евгения Онегина", но уже автора "Дневника" мы не особенно хорошо знаем» [41:206]. О, как мало мы, сегодняшние, знаем Пушкина! И кто из юных сегодня, а, тем более, завтра ответят на вопрос о последней строке крошечной Повести из римской жизни («Цезарь путешествовал…»)? А она, тесно связанная с двумя, о которых шла речь, заканчивается стихом: Красно и сладостно паденье за отчизну. Название главки – из стиха, встроенного поэтом, вместе с восхитительной прозой – «описанием пиршества в садах царицы египетской», в текст повести Мы проводили вечер на даче... Автобиографической, как считает не одна Ахматова. В ней, в других, в том числе и в не упомянутых сегодня, во многих стихах, поэмах, драматических произведениях, сказках Пушкин взывает к нам, научает нас, стремится уберечь от бед. А мы не видим, не слышим... Вместо заключенияВспомню еще раз Рабочие тетради А. С. Пушкина. IV том, 50-е листы. Здесь – строки «Бориса Годунова», стихи «Твое соседство нам опасно...» (!), «Скажи мне, ночь...», «Лишь розы увядают...» и его французский вариант «Quand au front du convive...». На 51-м листе – «Сожженное письмо». Почти без исправлений. И рисунков нет. Но вот на обороте 56-го листа – «рисунки восточных типов» [44]. Сравните женский профиль с оборота 56-го листа с атрибутированным изображением К. Собаньской 1823 года на одесском листе (рис. 8, 9). На 10-м рисунке – совмещение компьютерным методом В.В. Владимирова… Да, мы по-настоящему не знаем Пушкина. А они – немногие, но тайно и явно властвующие сегодня, «посвященные», «дети дьявола» – кое-что, весьма опасное для них, – знают. Оттого-то и лежит доселе на земле Одессы Черная Метка – издевательская Тень Пушкина. Оттого-то и вытравливают они из школьных программ, из нестойких умов и сердец Пушкина и всех, кто учит нас Истине, Любви, Красоте. Известно: «Дети Божии и дети диавола узнаются так: всякий, не делающий правды, не есть от Бога, равно и не любящий брата своего» [45]. Но – неоспоримо, несокрушимо сказанное А.С. Пушкиным, со ссылкой на Евангелие, в одном из последних его писем – К.Ф. Толю, 26 января 1837 года: Истина сильнее царя.
6-8 февраля 2015, Одесса. Примечания 1. Бозырев В.С. Пушкин в Михайловском. / http://www.den-za-dnem.ru/page.php?article=240 |
||
